ЮРИЙ  ЮРЧЕНКО

 

 

                               

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

SOS!..

 

 

( Пьеса в 2-х актах )

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ПАРИЖ

 

2002

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

                               ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

 

 

 

 

                  АЛЛА, актриса, 36 лет.

                  КАТЯ, ее дочь, 17 лет.

                  ТАТЬЯНА ИВАНОВНА, бабушка Кати, 70 лет,

                  РОГОВ, московский журналист, 32 года.

                  ЛЕША, сосед.

                  КУЗЬМИЧ, истопник.

                  НАОМИ, американская журналистка.

                  АТАБЕКОВ, бизнесмен.

                  СЕРЕЖА, его телохранитель.

                  ТЕЛЕВЕДУЩАЯ.

 

                  Радиокомментаторы, журналисты,

                  работники телевидения и т. д.

 

 

           Действие происходит в Киеве, в коммунальной квартире.

 

 

 

(В пьесе использованы материалы российских и зарубежных средств массовой информации в период с 14-го по 30-е августа 2000 года.)

 

 

 

 

 

 

 

                                                  

 

ПЕРВЫЙ АКТ

  

 

14. 08. 2000.

Коммунальная квартира.

Утро. Слышно, как в ванной комнате льется вода: кто-то умывается. А л л а  на кухне, готовит завтрак. Точнее – пытается приготовить: во всему видно, что задача это непростая. Выставив на стол две чашки для чая и хлеб, она сосредоточенно думает, чем бы еще можно было бы «украсить» стол. Она открывает (уже в который раз) холодильник. Там ничего не изменилось. Из ванной, с кожаной сумкой в руках и с опасной бритвой, которую он укладывает на ходу в сумку, выходит  Р о г о в.

 АЛЛА. Вот, я тут приготовила чай...

РОГОВ (глядя на часы). …Прекрасно, (Ставит сумку ближе к входной двери, взглядывает на себя в зеркало в прихожей, похлопывает себя по щекам, входит на кухню, садится к столу).

АЛЛА. Водка есть еще, если хотите, осталась от вчерашнего... И шоколад остался...

РОГОВ. Ну, шоколад – для ребенка, а водочки, что ж... очень кстати будет.

Алла достает из холодильника бутылку, разливает в два стакана, ему – больше,  себе – чуть-чуть.

РОГОВ (чокаясь с ней). За тебя... (Почувствовав неловкость, поправляется) За вас... За успех вашей «Антигоны» и чтобы вас пригласили в московский театр!..

АЛЛА (смеется). Да уж!.. Вашими бы словами... (пьет).

На кухню входит сосед  Л е ш а. Взгляд его сразу останавливается на бутылке, затем переходит на стаканы, и только потом, грустно вздохнув, он поднимает глаза на Аллу и Рогова.

АЛЛА (чуть смущенно). Доброе утро, Леша. Вот, познакомьтесь – Геннадий Рогов, журналист, из Москвы, интервью у меня берет, вернее, уже взял...

ЛЕША. Да я понял, что уже взял.

АЛЛА (покраснев). Да нет, мы интервью-то вчера записывали, а потом заговорились, уже поздно было, и Гена остался ночевать... (Рогову) А это Леша, сосед.

РОГОВ. Я догадался.

АЛЛА (Леше). А Гена готовит материал о русских актерах на Украине. Как русскому театру живется здесь, после разделения...

Рогов разливает оставшуюся водку на три равных мизерных доли, пододвигает стакан Леше.

ЛЕША (поднимая стакан). За знакомство. (Выпивает, отламывает кусок хлеба, «занюхивает», садится к столу. Поднимая на Рогова в одно мгновение изменившийся - просветленный и осмысленный – взгляд). Журналист, значит? Это хорошо... И вас, значит, спецом из Москвы прислали, чтоб она вам рассказала про свою жизнь?

РОГОВ. Ну... я не только с Аллой Ивановной встречаюсь... Нам интересен взгляд на проблему в различных, так сказать, аспектах. Я предполагаю сделать четыре интервью: точки зрения актера, режиссера, критика и – зрителя... В местном СТД мне порекомендовали встретиться с Аллой Ивановной – она у вас тут знаменитость... (Взглядывая на часы). Остаются еще три точки зрения, . .

ЛЕША. А соседа?..

РОГОВ. Что – «соседа»?

ЛЕША. Я – русскому театру (кивает на Аллу) сосед. Точка зрения соседа интересует?

РОГОВ (без особого энтузиазма). Нас, собственно, все интересует...

ЛЕША. Записывай.

РОГОВ. Да ничего, вы говорите, я так, у меня память профессиональная, всё здесь (стучит себя по голове) отпечатывается.

ЛЕША. Я не говорю за всю страну. Я говорю только за Украину. Русский театр здесь в жжжж... (взглянув на Аллу, пытается сдержать вырвавшееся уже было слово).

РОГОВ. Понял. Записано.

                   Рогов выжидающе смотрит на Лешу. Тот смотрит на Рогова. Пауза.

РОГОВ. …Еще какие-нибудь наблюдения имеются?

ЛЕША (удивленно). Тебе еще?.. (Морщит лоб, задумавшись) Имеются… (Вновь морщит лоб...)

 Пауза затягивается. Видно, что все, что у него «накипело» по поводу русского театра, он уже высказал в первом емком заявлении.

РОГОВ (пытаясь ему помочь). Вы в театр часто ходите?

ЛЕША. Да я воще в него не хожу, чё я там не видел!

РОГОВ. Откуда же у вас такие... исчерпывающие сведения о судьбе русского театра?

ЛЕША. Да я ж говорю – я его сосед! (Кивает на Аллу.) Вот он, весь русский театр – у меня на кухне! Я не знаю, чё она там вам понарассказала, а только я знаю, как она живет, не живет даже, а   в л а ч и т   с у щ е с т в о в а н и е. (Помолчав удивленно, как бы прислушиваясь к самому себе, Рогову). Вот это ты обязательно запиши.

РОГОВ. Записано.

ЛЕША. Да русский язык здесь сейчас никому не нужен! Все лихорадочно учат «мову». И сильный русский театр здесь никто не потерпит! Это политика! А ты говоришь... Вот она, может быть, последний представитель, мамонт, звероящер, она и ее режиссер, вот все, что от русского театра на Украине осталось!..

АЛЛА. Ну что ты, Леша! Здесь масса русских театров. . .

ЛЕША (не слушая ее). …Она, между прочим, в позапрошлом году приз за лучшую роль получила! Алк, я не вру ведь, диплом, вон, у нее в комнате висит. И в энциклопедию, между прочим, украинскую вошла, как представитель их авангарда!

АЛЛА. Да ладно, Лешь, это не настоящая энциклопедия, это «Театральная»...

ЛЕША. ...А сколько, спроси ее, она получает?.. Я тебе отвечу: нисколько. Наоборот, она еще платит за то, чтобы выйти раз в месяц на сцену, Я не разбираюсь в их иерархии  – кто у них заслуженный, кто дерьмо, только я знаю, что у нее талант, что ее приглашал в Москву самый ваш знаменитый режиссер, и что она по глупости его послала, и по глупости же обменяла двухкомнатную квартиру в Ярославле на коммуналку в Киеве с доплатой!

АЛЛА. Не по глупости, а потому что человек, которого я... Ну, в общем, это был один актер из Киева и я...

ЛЕША. …Это когда все бегут отсюда, потому что рядом – вечнодействующий, как Фудзияма - Чернобыль!..

АЛЛА. ...Но, Леша, что ты, – в газетах пишут, что ничего уже давно нет...

ЛЕША. Видали? – «В газетах пишут»! Наверное, она поэтому хорошая актриса – во все верит! Что ей ни скажи, какую лапшу ни развесь – она тут же поверит!.. Так вот, сейчас она работает с одним режиссером – под стать ей – тоже сумасшедший. Они работают (у них называется репетируют) в каком-то подвале. Три месяца репетируют, потом три раза показывают. Хоть у них там всего человек двадцать, этих, зрителей, поместиться может, но на больше, чем на три раза публики не набирается. Сначала зрители им платили несколько гривен. Но потом они со своим душевнобольным режиссером решили, что они еще не достигли такого - слушай! – п р о ф е с с и о н а л ь н о г о   с о в е р ш е н с т в а, чтобы брать с людей деньги, мол, не имеют  м о р а л ь н о г о  п р а в а  на это, и что наоборот, хорошо бы их, зрителей, в антракте подкормить, потому что на их длинные, умные спектакли приходит зритель специальный – сверхинтелли­гентный, а значит – вечноголодный, и вот они, в свободное от репетиций время, подрабатывают, где могут (она где-то полы мыла, но ее быстро выгнали, она и этого-то не умеет), чтобы сделать какие-нибудь бутерброды для  с в о е г о  зрителя!..

АЛЛА. Леша! Прекрати! Я не хочу это слушать! Я ухожу! (Выходит, хлопнув кухонной дверью.)

ЛЕША (Рогову). Она же ничего не. замечает, кроме своего театра, ни до­чери, ничего... Дочь-то видели?

РОГОВ. Нет.

ЛЕША. …Выросла сама по себе, никто не поливал, не подкармливал. При­дет ночью, откроет холодильник – а там пусто, та, видишь ли, на вечной ди­ете сидит: несколько граммов каши «геркулес» в день, и всё, остальное - что у друзей съест, в гостях, то и хорошо... А что дочь рядом растет и что ей жрать надо – этого она не видит. Но это не потому что такая ведьма, а просто, действительно,  н е  в и д и т! Вот у нее есть только свой театр, и все. Больше ничего в мире не существует. Конечно, она ни мать, ни жена...

РОГОВ. Какая жена?..  У нее что, есть муж?

ЛЕША. Да есть где-то... Тоже, бедный парень, влип. То ли моряк, то ли летчик... Так-то у нее время от времени кто-нибудь появляется, но этот – отец Кати – самый законный, они лет десять разводятся, или уже разве­лись...

                                 Внезапно раздается мелодичный звонок.

РОГОВ (доставая из кармана мобильный телефон). Это мне... Извините… (Выходит в прихожую.) ...Да. Привет, Саня. Не знаю... С недельку еще придется, наверное... Ой, Саня, если бы ты знал, что это за дыра, Киев... Слушай анекдот: сидит хохол, скучает: «Пийти, что ли, на доригу, москаля пидстрилиты?.. » - «Да ты що, Петро, а що як вин тебе пидстрэле?» - «0т тоби раз! А мени-то за що?! » ...А в общем, Сань, и в Киеве жить можно. (Оглядывается в поисках уединенного уголка, замечает приоткрытую дверь ванной, входит туда, закрывая за собой дверь, шепотом). Скрашиваю ночи у од­ной здешней актрисы... Очень себе ничего!.. Но условия, в которых приходится работать!.. Как на передовой – у них тут какая-то авария – электричества нет во всем районе, ни света, ни телика, - при свечах – романтика; правда, тут один народный умелец местный в подвале какую-то динамо-машину сварга­нил – иногда какой-то тусклый свет прорывается. Твоя дача по сравне­нию с этим блиндажом – верх цивилизации... Что-то я у Вадика не в фаво­ре в последнее время: я у него просил отпуск, а он меня – в эту укра­инскую глушь. Сань, ну посуди сам: какой русский театр искать в Киеве в середине августа?!. Никого же нет в городе! Это мне еще повезло:  од­на такая сумасшедшая на весь СНГ – сидит себе, чего-то репетирует... Ничего-ничего! Он хотел меня в ссылку – а мне здесь наоборот, нравит­ся... Ну, конечно, не Сочи, но, с другой стороны, мог ведь и в Киргизию какую-нибудь заслать...  Ты-то как, козел лысый?.. Томку видишь?.. Не знаю. Да нет, думаю, не задержусь... Недельку от силы, а по­том – «ой, Черное море – вор на воре!..» В общем так: готовь шашлыки, выписывай Томку – и через неделю твоя дача вздрогнет! Хе-хе! Всё. Дого­ворились. Связь прерываю, целуй своих, прощай навек!

На кухне появляется заспанная  д е в у ш к а  лет 17-ти, в сползающей с одного плеча белой майке, исполняющей роль короткой ночной рубашки. Она открывает  холодильник,  заглядывает  в него. Входит Рогов, застывает на пороге кухни, пораженный открывшейся перед ним картиной.

РОГОВ (с пересохшим внезапно горлом). …Что же вы, мама, такую дочь скрывали!..

АЛЛА. Кать, ну что ж ты в таком виде бегаешь, у нас же люди!..

КАТЯ. А че я?.. Нормально. На пляже люди видят еще и не то...

АЛЛА. Познакомься: это дядя Гена, журналист из Москвы...

РОГОВ. Просто Гена...

КАТЯ (не обращая внимания на Рогова). Катя... (Алле) ... Мам, ниче  съесть нету?

РОГОВ (показывает на стол). Вот, шоколад остался...

КАТЯ. Спасибо. (Откусывает кусок шоколада, идет в туалет)

АЛЛА (ей вслед). Катя! Ну что же ты, девочка моя, опять ночью огурцы съела!..

   Дверь туалета захлопывается за Катей; слышен звук закрывающегося шпингалета.

(Рогову). ...Извините, Гена, но вы знаете сами, профессия такая, надо все время быть в форме, следить за собой; я приготовлю огурцы для маски... не смейтесь... А вы не знаете? Ваша жена не делает? Вы не женаты... . Я же ничего не знаю о вас... Огурцы, нарезанные, как салат, и, со сметаной, на лицо... А она все время съедает. Возраст, знаете, такой: все, что на глаза ни попадется, всё съедает, но это хорошо, значит – растет... Хоть прячь их, огурцы, от нее, да я уже прятала...

ЛЕША (входя на кухню). Да она спасла твои огурцы, Алк, че ты их в холодильник-то положила, он же не холодит, электричества-то нет, твой са­лат косметический там скис бы на фиг…  

АЛЛА (Рогову). Ах, Гена, у вас нет детей...

РОГОВ (испуганно). Нет-нет, что вы! Я одинок...

АЛЛА. …Вам не понять родительских переживаний...

РОГОВ. А что переживать-то? Такая красавица дочь – гордиться надо.   

АЛЛА. Да чем гордиться? Школу бросила...

КАТЯ (из туалета). Да хватит, мам, тебе со своей школой дебильной...

АЛЛА. …Что делает целыми днями, то есть ночами, где бродит, с кем? Я иногда вижу ее с этими мальчиками местными... Бр-р-р! Такой ужас!..

КАТЯ (из туалета).  Да хватит, мам, тебе с мальчиками со своими…

РОГОВ. Вот это, действительно, нехорошо – бродить по ночам со всякими сомнительными мальчиками. Так, сейчас мы проведем воспитательный час.

                              Катя выходит из туалета, идет в ванную.

АЛЛА. Катя, иди есть! Я приготовила кашу... (Рогову) «Геркулес». Вы не любите? Очень полезно для здоровья... Можно ее делать с молоком, но на воде – намного полезней. Особенно для молодого растущего организма.

КАТЯ (из ванной). Да ладно, мам, тебе со своей кашей... Сама ее ешь.

РОГОВ (подойдя к двери в ванную, громко). Дочка! Ты как с матерью разговариваешь?..

     Дверь ванной открывается; Катя, открыв рот, удивленно смотрит на Рогова...

…Ты почему не учишься в школе?.. Мы за что кровь проливали, партиза­нили, поезда под откос пускали, чтобы ты вот так, по улицам шаталась по ночам?.. Мы, можно сказать, недолюбили, недопили, недокурили последней па­пиросы, чтобы вы могли спокойно учиться...

КАТЯ (ошарашенно-недоверчиво). ...Ой, да ладно, прям уж, вы партизани­ли, кровь проливали... Какие поезда, откуда, вы же еще не такой старый... Мам, че он говорит-то, я не понимаю...

АЛЛА. Да шутит он, Кать, ты что, не видишь? Дядь Гена шутит. Да вы что, Гена, ребенка так напугали...

Слышен уже знакомый нам телефонный звонок. Рогов выхватывает свой мобильный телефон.

РОГОВ (в телефон). Да-да, товарищ генерал!.. Слушаю вас, товарищ гене­рал... (переходя на кухню, приглушенно). ...Провожу работу среди местно­го населения, товарищ генерал... (прикрывает за собой дверь кухни).

КАТЯ (Алле). Зачем ты дала этому партизану папин халат?

АЛЛА. Какой халат? 

КАТЯ. Я видела ночью, мам...

АЛЛА. Во-первых, это мой халат, который твой папа тоже надевал иногда, а во-вторых… а во-вторых...

Свет с них уходит и переходит на кухню, где Рогов продолжает раз­говор по телефону.

РОГОВ. …Но, Саня, что творится!.. Работы – непочатый край! Только мы с ней поближе познакомились, а тут дочь у нее оказалась, очень даже уже в теле. Я уж думал – не свалить ли, продолжить, так сказать, знакомс­тво с достопримечательностями, а сейчас думаю, пожалуй, призадержусь… Конечно, все не просто: она же, дочурка-то, не дура, понимает, что я за ин­тервью в ночи у мамы брал, но – чем сложнее задача, тем интереснее про­цесс, как говаривал Ричард Глостер... Не-не-не, Сань, не грозит: она уже в достаточном, кажется, возрасте, да и потом, Сань, суд меня оправдает, суд как только увидит грудь этого ребенка – тут же меня поймет... Дверь кухни внезапно распахивается, на пороге – взволнованный чем-то Леша. В руках у него маленький транзисторный приемник.

ЛЕША. Во – Россия! Ну, не насморк, так золотуха! Слышали, что творится?

РОГОВ (раздраженно). Что творится, где? (В телефон) Сань, что, опять взорвали что-нибудь?.. Не знаешь?.. (Леше)  Жертвы есть?..

ЛЕША. Да не, блин, лодка на грунт легла!

АЛЛА (входя на кухню, безмятежно). Какая лодка, на какой грунт, что ты все время выдумываешь, Леша?.. (Поет.) «…Легка лодочка, не ловец­кая, воровска косна молодецкая...» Леша крутит ручку настройки транзистора. Сквозь шум и треск неожи­данно пробивается  г о л о с   д и к т о р а:

«...На Северном флоте – чрезвычайная ситуация. Вчера, в установлен­ное время на связь не вышла принимавшая участие в учениях много­целевая атомная подводная лодка «Курск». Как оказалось, в результа­те невыясненных пока серьезных неполадок, атомоход вынужден был срочно лечь на грунт и, надеемся, временно, не в силах самостоятель­но всплыть. Находившиеся в полигоне корабли сумели быстро определить местонахождение «Курска» и установить с ним связь. В район ава­рии экстренно прибыли спасательные суда. К счастью, глубúны в точке, где лежит «Курск» небольшие, около 100 метров. Работа водолазов в та­ких условиях труда не представляет. Главная энергетическая установ­ка с атомными реакторами заглушена, ядерного оружия на борту нет…»

                                    Квартира погружается в темноту.

Мы слышим разноголосый и разноязыкий эфир, Луч света выхватывает из темноты то  о д н о г о, то  д р у г о г о   д и к т о р а

«...На борту 118 моряков... Перед выходом в эфир нам стало извест­но, что на лодке начались проблемы с кислородом...»

«...Завершились самые крупные учения ВМФ России в этом году. Коман­дующий Северным флотом адмирал Попов в интервью журналистам 13-го августа высоко оценил результаты учений, особо отметив хорошую вы­учку моряков и состояние боевой техники...»

«...О происшедшем поставлен в известность Президент России, отды­хающий сейчас в Сочи...»

«...Связь с лодкой восстановлена через спасательный аппарат «Коло­кол». С его помощью осуществляется подача топлива, кислорода и про­дув систем подлодки...»

«...Жертв среди экипажа нет. Брошены все спасательные силы, обста­новка там тяжелая. Имеются признаки крупного и серьезного столкновения…»

 

 

15. 08. 00.

На кухне.

Р о г о в  и  А л л а. Рогов снова и снова набирает какой-то номер по своему мобильному телефону: там все время занято.

РОГОВ (Алле). ...Я должен срочно позвонить в редакцию. Я должен быть  т а м... Сейчас же все бросятся туда. Вот черт, как же я влип, надо было оказаться мне здесь!.. Борушко уже, наверное, летит в Мурманск... Ко­нечно же, летит!.. Обошел, подлец!.. (В телефон, радостно) Анаид! Наконец! Это я, привет, как ты, дай срочно Вадима... Да, в Киеве, блин, где же еще?.. Как – «занят»? Скажи, что это я!.. Скажи, что срочно! Да-да, жду...

Алла выходит из кухни.

...Вадим Петрович!.. Ну, слава Богу! Да, я... Пустите в Мурманск, это – моя история, я чувствую, я должен быть там!.. Что – Борушко?!. Да ведь он!.. Ну, ладно, не буду, но вы же сами знаете прекрасно... Это мой материал! Я его так сделаю – страна зарыдает, Вадим Петрович... Я, может, всю жизнь ждал эту лодку! И вот, когда она, наконец, приплыла,я – в Кие­ве!.. Да кому сейчас эти русские актеры, брошенные при отступлении, нуж­ны? Тоска одна, из этого бомбы не сделаешь. Мое место в Мурманске, Вадим Петрович!.. Ну, поверьте мне раз в жизни!.. Вадик, блин!.. (Слышны гудки)  ...Козел!

Начинает ожесточенно крутить ручку стоящего перед ним, на столе, транзистора. Сквозь все те же шум и треск слышны    г о л о с а   д и к т о р о в:

«...Обнадеживающие сведения о подключении к АПЛ спасательного аппарата «Колокол» позволили перевести дыхание – появилась надежда…»

«...Адмирал сказал, что шансы на благополучный исход не очень высо­ки. Остается только молить Бога, чтобы адмирал ошибся...»

Возвращается Алла. Она смотрит перед собой невидящими глазами, бормочет что-то неразборчивое, время от времени заглядывая в текст, который она держит в руке. По долетающим отдельным словам можно догадаться, что она учит роль.

«...Подлодки этого класса выполняют задачи и на гораздо бóльших глубинах, чем эта. Технология спасения экипажа есть, она известна и отработана...»

АЛЛА. (глядя на Рогова).

                                       «... Мне сладко умереть, исполнив долг.

                                       Мила ему, я лягу рядом с милым,

                                       Безвинно согрешив. Ведь мне придется

                                       Служить умершим дольше, чем живым...»

Голос диктора:

«...На борту лодки для каждого моряка имеются средства индиви­дуального спасения...»

АЛЛА. Господи!.. Это ужасно... Бедные мальчики... Я представляю, как они там сейчас... (Рогову) Да-да... Я ведь была на подлодке, и не раз... Шура, мой муж, ну... бывший, отец Кати, он ведь начинал службу после учи­лища на подводных лодках, шифровал-дешифровал там что-то... А я же то­же почти военная была – я же во флотском театре «служила» и у меня был «допуск» к нему на лодку...

РОГОВ. Оч-чень интересно! Алла, мы с вами уже не первый день знакомы…

АЛЛА. Да, уже третий...

РОГОВ. ...а я о вас, в сущности, ничего и не знаю. Мы говорим–говорим, я записываю всякую ерунду, а самого-то важного, существенного, я, как вы­ясняется, и не знаю... Значит, муж у вас – подводник?

АЛЛА. Ну, во-первых – бывший муж, а во-вторых, он не подводник. То есть не совсем подводник. Ну да, он закончил военно-морское училище, и снача­ла, действительно, служил на подлодках, но потом, очень быстро, его забра­ли на берег, в штаб, там он им нужнее был: у него был необыкновенный талант на языки иностранные, он знает их чуть ли не десять, а уж англий­ский и французский, это для него как родные...

РОГОВ. Алла, вы меня интересуете с каждым мгновением все больше и больше. Чисто по-человечески. Значит, ваш муж – служит в штабе?.. В каком? На каком флоте этот штаб, вы не помните?.. Алла, будьте добры, сосредоточтесь, это очень важно. На каком флоте этот штаб? Флоты ведь разные бывают – Черноморский, Балтийский, Тихоокеанский...

АЛЛА (чуть обиженно). Да что вы со мной, как с маленькой, Гена? Я ведь прекрасно понимаю, что флоты бывают разные, я сама, можно сказать, отдала Советскому и российскому флоту лучшие годы своей жизни (смеется), да, во всех смыслах: я служила ему и на сцене, и дома. У меня даже звание почетное есть – «заслуженный подводник» или что-то такое... Мне это зва­ние вручал сам командущий Тихоокеанским флотом. Я сыграла в какой-то пьесе (не помню какой, пьеса была плохая) жену офицера-подводника, который пропадал все время в дальних походах, а я ждала его месяцами на берегу, храня верность, – такая советская Пенелопа. Командующий – адмирал, – в сво­ей речи сказал, что я поднимаю моральный и военно-патриотический дух у всех ВМС СССР и подводного флота в частности, что я – символ, что моя Пе­нелопа из Совгавани и я сама – жена офицера-подводника, такая молодая и красивая – это давно было, Гена, – олицетворяем всех жен подводников, что я – воплощение верности и женственности и все такое, и тут же, еще тор­жественная часть не закончилась, предложил мне поехать с ним на неделю в одну сверхзасекреченную бухту. Я, естественно, ответила, что не могу, по­тому что у меня спектакли каждый день (Шура как раз в походе был), так он вечером, после спектакля, к театру за мной «чайку» прислал и... в об­щем, выкрал меня на неделю, а спектакли театру пришлось срочно заменять. А что, он красивый был, адмирал, видный еще мужчина... Конечно, между нами ничего такого не было... Я Шуру все-таки старалась не очень расстраи­вать... Мне даже, знаете, Гена, дали тогда, вместе с почетным этим званием, право проезда раз в год в любой конец Союза. Но сейчас это право не фурычит, после разделения... А что, хорошие были времена, смешные...

РОГОВ. Все-таки я не понял, Алла, в каком штабе служит ваш бывший муж – на каком флоте?..

АЛЛА. На Черноморском.

РОГОВ. Жаль. Хотя лучше, чем ничего. А. чем он конкретно занимается в этом штабе?

АЛЛА. Даже не знаю. Он всегда такой таинственности напускает... Ин­формация, разведка, шифры; в общем, шпионские всякие истории...

РОГОВ. И давно вы с ним... уже в... не...

АЛЛА. Давно. Но мы с ним, можно сказать, дружим...

РОГОВ. Вот это очень хорошо!

АЛЛА. Знаете, Гена, мне кажется, что мой  Шура вас интересует больше, чем я...

РОГОВ. Алла!.. Я же серьезный, профессиональный журналист. Если я дол­жен писать о вас, значит, я должен собрать информацию обо всем, что так или иначе имеет отношение к вам...

На кухню входит К а т я.

АЛЛА. Я шучу, Гена! Это будет даже хорошо, если вы напишите немножко и про Шуру, он заслужил. Он в общем ведь очень хороший, он стихи даже пишет, вы не хотите их процитировать в своей статье – у него есть мно­го про меня?.. А то он бедный работает, работает, а про него никогда никто не напишет с его секретностью...

РОГОВ. А что, это мысль! Можно и опубликовать...

КАТЯ (кивая на входящего на кухню Лешу). Вон, дядь Лешу опубликуйте. Он тоже у нас стихи сочиняет...

ЛЕША (смутившись). Да ладно вам, стихи, скажешь тоже... Так, рифмую водку с селедкой...

КАТЯ. Ни одного матерного слова не осталось, которого бы он не зариф­мовал. Иногда просто здорово получается... Дядь Леш, выдайте про...

ЛЕША. Да ладно тебе!.. (совсем смутившись) Пойти, почту посмотреть. (Уходит).

РОГОВ. У меня идея, Алла. Давайте ему позвоним?.. Ну, Шуре вашему…

АЛЛА. Зачем?

РОГОВ. Спросим, не возражает ли он против публикации его стихов. Эле­ментарная этика. Это ведь дело такое, интимное, стихи... Кстати, заодно и спросим, что там с этой лодкой произошло-то на самом деле, может, он что-нибудь знает...

АЛЛА. Конечно, он знает, что с ней произошло. Только у меня нет его телефона.

РОГОВ. Как? Вы же говорили, что дружите...

АЛЛА. У нас дружба такая... Односторонняя. Он мне давал несколько раз свой телефон, я запишу, где попало, а потом не могу найти... Да мне он и не нужен, в общем-то, его телефон: сейчас, когда Катя здесь, он сам звонит каждый месяц. Кать, да ты же должна знать его номер?

КАТЯ. Ниче я не знаю, никаких номеров... (выходит).

РОГОВ (застонав). Да, если уж непруха пошла... (включает радио).

Сквозь рекламы пива и памперсов прорезаются голоса дикторов:

«...После «Комсомольска» авария «Курска» является самой крупной в ВМФ России. Экипаж подлодки и спасатели борются сейчас не толь­ко за спасение людей и корабля, но и за судьбу флота... »

«...По докладу с борта лодки ее ядерная энергетическая установ­ка заглушена и контролируется экипажем. Радиационная обстановка остается в норме... »

                                               Возвращается Леша с кипой газет.

РОГОВ. Ну, что там пишут?

ЛЕША. Иностранцы опять с помощью, а мы, мол, нет! Это нормально, это по-нашему, по-советски! Это – как наша станция «Мир»: летает она, ле­тает каким-то чудом, всё уже на ней давно проржавело, каждую минуту мо­жет звездануться и совершенно не факт, что на нас, и мы шантажируем те­перь все человечество: не хотите, чтобы она вас накрыла – давайте баб­ки на ремонт, а нам терять, блин, нечего, мы всё одно смертники, у нас тут Чернобыль на каждом огороде!..

РОГОВ. Леша, давай поиграем в одну игру.

ЛЕША (удивленно). Игру?.. Какую?

РОГОВ. Кто больше вспомнит фольклора всякого про подводные лодки: песни, хохмы, пословицы, народные поговорки. В общем, всё, что связано...

ЛЕША (озадаченно). Да я не думаю, что их много, пословиц народных про подлодки...

РОГОВ. Давай так: я тебе за каждую удачную строчку выдаю две гривны.

ЛЕША. То есть я тебе их продаю?..

РОГОВ. Ну, можно так назвать...

ЛЕША. Так это в корне меняет дело. Я думаю, если хорошо покопаться в фольклоре, то можно найти... (Задумывается.Пауза.) ...«Лечь бы на дно, как подводная лодка!»…

РОГОВ. Нормально! Записываю тебе: «две гривны»...

ЛЕША (неожиданно, напугав сидящую в углу над своим текстом Аллу, ре­вет). 

                                              «…Спаси-и-ите наши души!..»       

РОГОВ (радостно подхватывая).

                                              «...И ветер режет уши

                                                             Напополам!..»

ЛЕША. Не  ветер. Сам раскинь, какой там, у них, ветер, блин?..

РОГОВ. Неважно… Пишу тебе еще две...

ЛЕША (поет).                     «…Когда усталая подлодка

                                                  Та-та, та-та... идет домой!..»

РОГОВ. «Усталая подлодка» – это хорошо... (Записывает).

                                             Леша морщит в усилии лоб.

ЛЕША (после паузы). Про лодку ниче в голову не идет...  Может, шире взять – воще про моряков?.. Тут – только подол подставляй: «Ты, моряк, красивый сам собою», «Моряк вразвалочку сошел на берег... », «Полюбила я матроса с голубого корабля», «У матросов нет вопросов»...

РОГОВ (прерывая его). Это слишком широко. Надо ближе к подводной лодке.

ЛЕША (улыбается, вспомнив). …А я, знаешь, в детстве не мог выговорить «субмарина», я говорил: «сумбарина». В журнале «Костер» или «Пионер» пе­чатали повесть с продолжением, повесть саму я не читал, а название мне нравилось: «Голубая сумбарина»… Я сначала-то и не знал, что это про под­водную лодку. Слово само нравилось...

Рогов крутит ручку настройки транзистора. Голос диктора:

«...находятся корабли и самые современные аварийно-спасательные суда Северного флота. После оценки обстановки будут приниматься оптимальные, обоснованные расчетами, меры по оказа­нию помощи «Курску» и по поднятию лодки на поверхность…»

ЛЕША (снова пугая Аллу и Рогова, громко). ...«Наутилус-Пампилус»!..

РОГОВ. Причем тут...

ЛЕША. Да?.. Извини... (Задумавшись на секунду). «Капитан, капитан, улыбнитесь» – не годится?.. Извини...

АЛЛА (декламирует в пространство).

                            «... О, капитан мой, капитан! Закончен рейс отважный...»

 (Удивлённо глядящим на нее Рогову и Леше, улыбаясь). ... Уолт Уитмен.

                                                     З а т е м н е н и е .

И вновь – шум, треск, голоса, музыка... Вновь луч света выхватывает из темноты лица озабоченных д и к т о р о в, передающих изо всех столиц мира:

«...Военный эксперт Бейкер заявил, что русских может спасти только чудо. По его мнению, у России нет необходимой техники, чтобы поднять «Курск» на поверхность: в результате конверсии ее уничтожили, а американская помощь уже не успеет – упущено время…»

«...Норвежские эксперты утверждают, что с той глубины, на которой лежит «Курск», спастись вполне можно: экипаж подлодки НАТО в по­добной ситуации уже был бы спасен. Но они сомневаются, что на «Курске» и спасательной флотилии, подошедшей к месту аварии есть все необходимое по штату. Ни для кого не секрет, что у русских дело доходит до того, что самое необходимое снаряжение и инструмент российские офицеры-подводники вынуждены закупать иногда на свои деньги... »

 

 

                                                           16. 08. 2000.

                                                             На кухне.

             Р о г о в   и  Л е ш а.. Рогов говорит по телефону, Леша читает газету.

РОГОВ. ...Да знаю я, как он занят! Анаид, милая, родная, объясни ты ему, что кроме меня, никто эту лодку не «сделает». Какой Борушко!.. Да это же ребенок! Сволочной и подлый мальчик! Он же запорет такую красивую историю! Там нужен я! Объясни ему, Анаидочка, ласковая моя, и я – твой должник по гроб жизни! Выцарапай меня отсюда, из этой украинской неволи, выкупи, как Брюллов выкупил Тараса Шевченко у этих непроходимых хох­лов, и я буду писать всю жизнь только твои портреты маслом и посвящать тебе гимны и оды!.. Стоило только уехать и тут же – Борушко!.. Вкрал­ся змеей в сердце главного... Все нормально: с глаз долой, из сердца вон! Ах, Вадик, Вадик!.. Сколько вместе выпито!..

На слове «выпито» Леша вздрагивает, отрывается от газеты, удрученно смотрит на пустые бутылки.

(Леше) Интриги, Леша... (В телефон)... Да что «на сотовый»! Я ему уже десять сообщений оставил, он не берет!.. (Выключает телефон и снова начинает набирать какой-то номер).

                                        Леша приникает к транзистору:

«...Американцы утверждают, что могли бы переправить воздухом в район бедствия одну из двух имеющихся у них спасательных минисубмарин с базы в Сан-Диего. Великобритания, Франция и Норвегия также повторили свои предложения о помощи. И хотя вчера наши военные заявляли, что располагают всем необходимым для спасательных работ, вечером было принято решение отправить в Брюссель группу наших адмиралов для рассмотрения этих предложений... »

ЛЕША. Я же говорил – сразу надо было соглашаться на помощь!.. Эх!.. Да что им до нас, простых матросов! Мы для них быдло, пушечное мясо!.. (Роется в карманах – пусто. Рогову). Дай «червонец» – помянуть мореманов.

Рогов отсчитывает несколько бумажек. Леша, получив их, сразу исчезает в дверях. Рогов продолжает набирать номер.

«...По-прежнему, в качестве одной из наиболее вероятных версий аварии рассматривается столкновение с иностранной подлодкой, зап­лывшей в район учений Северного флота. Силы флота сегодня не в состоянии обеспечить противолодочное прикрытие по полной прог­рамме, чем пользуются незваные гости. Впрочем, детальное выяснение обстоятельств трагедии пока откладывается. Главное сейчас – спасти людей..»

РОГОВ (дозвонившись). …Вадик! Вадим Петрович, стой, дай мне одну мину­ту!.. Вадик, вспомни, в Кисловодске, в гостинице, ночь... Помнишь солистку Бурятского ансамбля танца и пляски?.. Мы же с тобой делили все, да­же то, что нельзя делить, и ты так, значит, нашу дружбу?.. Значит, Борушко теперь твой лучший кадр?.. Да что «не в этом дело»! В этом, Вадик! Вот когда Борушко запорет тебе эту военно-морскую песню, тогда ты вспом­нишь обо мне, но только поздно будет! Я отсюда, Вадик, не двинусь, и не упрашивай! Я здесь, в Киеве, жить, бля, останусь, я прекрасно здесь себя чувствую, мне, кстати, завтрак, Вадик, сейчас, на кухне, готовит, из кальма­ров и крабов, самая красивая актриса бывшего Советского Союза, «мне на кухне жарит,- как сказал поэт, Вадик, - яичницу золотая кинозвезда»! Меня тут этот, Бучма, Кучма, как его, ну, в общем, Тарас Бульба местный, прези­дент, упрашивает остаться, дает квартиру в центре Киева и чтобы я их Пресс-центр в Париже представлял! Я, как дурак, сказал «нет», у нас, вишь, у русских, своя гордость, я же думал, я кому-то нужен там, в Москве, но сегодня, Вадик, я боюсь, что уже не скажу ему «нет»! Что?.. Это я не знаю украинского языка? Да кто его не знает, кроме тебя и Борушки, да че там его знать?.. Да и на кой в Париже украинский язык? Там, Вадик, нужны журналисты высокого класса!  Мне, Вадик, для того, чтобы сделать классный материал, не нужны крушения атомных подводных лодок – тут-то и дурак вылезет! – потому что я, Вадик, – профессионал! Я материал везде найду! Даже там, где и запаха его нет! Я бомбу, Вадик, из ничего сде­лаю! Да ты меня можешь в ссылку, на Сахалин, как Чехова, в тундру, в пустыню – я везде найду и из ничего тебе отолью золотую пулю! Прощай, Вадик, и больше мне не звони! (Отключает телефон).

Входит  А л л а.

(После паузы).Хорошо, вам, Алла, здесь, в провинции, в Кыиви; сидите себе со своим режиссером в своем подвале, творите, конкуренции никакой, никто вас не подсиживает, никто вам палок в колеса не ставит, а тут... На се­кунду зазевался и – хоп! – тебя нету, тебя уже съели товарищи по цеху!  Как сказал поэт, «чем выше, Алла, мы взлетаем, тем больше недругов у нас!» (Резко поворачивает регулятор громкости радио)

«...О катастрофическом характере повреждений говорят такие факты:  система аварийного всплытия не сработала. Также не сработала и всплывающая камера, рассчитанная на спасение всего экипажа. Кроме того, заглушив ядерную энергетическую установку, подводники лишили корабль основного источника энергии…

                     Входит Леша, загадочно улыбаясь, смотрит на Рогова.

...в результате лодка полностью обесточена, очистка воздуха прекращена, в отсеках царит полная темнота... »

РОГОВ (глядя на Лешу) Что, фольклор принес?..

ЛЕША (вытаскивая из-за пояса небольшую книжку). Еще чище. Во, у пацана на рынке за гривну сторговал (протягивает книжку Рогову).

РОГОВ (читает). «В помощь будущему подводнику»... «Манящие глубины». Что это такое?.. Печать школьной библиотеки...

ЛЕША. Да ты посмотри!  (Перелистывает перед Роговым страницы). Здесь же про подводные лодки – как раз то, что тебе нужно, да еще с рисунками!

РОГОВ. Леша, ты – гений! Сколько, гривну, говоришь, заплатил? Вот тебе три! Балую я тебя, но ты заслужил.

ЛЕША (пряча деньги). Слушай, журналист... у меня тут есть один знако­мый ...

РОГОВ. Юный подводник?

ЛЕША. Да не юный, наоборот... Истопник, в котельной неподалеку работа­ет, бывший моряк, разбирается в них, в подводных лодках...

РОГОВ. Правильно мыслишь. Может сгодиться. Можешь его организовать?

ЛЕША. Попробую его привести. Только его надо... заинтересовать...

РОГОВ. Сколько?

ЛЕША. Ну... На пузырь хотя бы...

Получив «на пузырь», Леша уходит. Алла смотрит на Рогова, но тот не обращает на нее внимания: он занят «Манящими глубинами». Скучая, Ал­ла начинает крутить ручку настройки радио:

«…Лодку удалось подключить к системам энергетики и регенерации воздуха. Пока ясно одно: на борту есть живые – путем перестука азбукой Морзе через корпус они дают о себе знать... »

«...Связи с «Курском» по-прежнему нет. Признаков жизни экипаж не подавал, хотя в такой ситуации люди должны стуком о корпус определить местонахождение корабля...»

...Интерес к книжке у Рогова нарастает. Он вынимает блокнот, делает какие-то выписки, вставляет в книжку закладки...

«...Представители Главштаба ВМФ сообщили, что жертв среди подвод­ников нет. Запаса кислорода хватит не более, чем на двое суток. Ка­кие отсеки затоплены, в каких находится экипаж – неизвестно. Един­ственная надежда на то, что в затопленных отсеках не было отдыха­ющей смены - только вахтенные. О судьбе тех, кто по корабельным правилам и святому морскому закону должны были задраиться в ава­рийных отсеках, не хочется говорить всуе... »

К а т я  выходит из своей комнаты. По макияжу и по сумке в руках можно понять, что она собирается «на улицу». Она заходит на кухню, от­крывает холодильник, который значительно «повеселел» со времени при­сутствия в квартире Рогова, достает упаковку какого-то салата, откры­вает его, ест стоя.

«...Арктика – кладбище атомных подводных лодок. СССР подписал несколько международных соглашений, запрещающих сброс в Мировой океан радиоктивных отходов. Эти соглашения нарушали все участни­ки, но мы – больше и дольше других. В Арктике лежат 16 атомных ре­акторов. На дне океана находится пять наших ядерных энергоустано­вок. Всего же в Мировом океане более 50-ти подобных объектов...»

АЛЛА (приглушая голос диктора). Ой, я с этой лодкой подводной всё забыла!.. Лодка – лодкой, а жизнь, как это ни печально, продолжается, и надо идти на работу, надо репетировать. А я с этим Баренцевым горем даже не поработала над текстом. Олег будет недоволен... (Уходит к себе.)

РОГОВ. Кстати, Катя, что вы делаете сегодня вечером?

КАТЯ (удивленно). Я?.. А что? Не знаю...

РОГОВ. Знаете, у меня мелькнула мысль. Давайте с вами побеседуем где-нибудь в спокойном месте; может, я сделаю из этого материал...

КАТЯ. А что я... Это мама – она известная актриса, она талантливая, ее знают, а я что?.. О чем со мной беседовать?.. Я ничего не знаю...

РОГОВ. О, не скажите. Ваш взгляд на маму, на ее профессию, на ситуацию политическую в республике, как ваши сверстники воспринимают новые гра­ницы, разделение... И напечатаем, с фотографией, в каком-нибудь модном журнале. Кто знает, может, я вас сделаю еще более известной, чем ваша ма­ма...

КАТЯ. Не знаю, прям...

РОГОВ. Где, вы думаете, мы могли бы встретиться? У меня в гостинице, может? У меня большой номер, там нам никто не будет мешать...

КАТЯ. В номере?.. Да нет, что вы... Лучше давайте здесь, вечером. Мама все равно допоздна репетирует, а Леша нам не помешает...

РОГОВ. Ну, здесь, так здесь. Значит, договорились, часов в девять, идет?

КАТЯ. Угу. (Уходит).

РОГОВ (глядя ей вслед, прищурившись. Напевает).

                                             ...Заходит в нашу бухту катер,

                                             На берег сходит капитан.

                                             Опять бежит девчонка Катя                                

                                             За капитаном по пятам...

                 (продолжая напевать, крутит ручку транзистора, поднимая звук).

«...В Главном Штабе опровергли сообщения ряда СМИ о том, что ава­рия «Курска» ставит под угрозу срыва осенний поход в Средиземное море авианосной многоцелевой группы кораблей Северного, Балтийс­кого и Черноморского флотов. Этот поход должен положить начало присутствию России в ключевом регионе Мирового океана... »

З а т е м н е н и е .

 

Вечер. Там же. Р о г о в  и  Л е ш а. На столе – пустая бутылка вод­ки, два стакана. Рогов читает газету. Вокруг него – на столе, на стуль­ях, на полу – лежат уже просмотренные газеты: видны русские, украинские, немецкие, английские заголовки; тут же, на столе «Справочник юного под­водника», с которым он теперь не расстается. Время от времени он посмат­ривает на входную дверь, прислушивается – не идет ли кто.

            Леша напряженно вслушивается в  г о л о с, доносящийся из транзистора:

«...Адмиралы почему-то считают, что если хоть один мо­ряк с российской подлодки будет спасен с чужой помощью, это закон­чится непременно политической катастрофой. Понятно – статус России как ве­ликой морской державы, действительно, пострадает. Впрочем, он пост­радает еще больше, если операция по спасению закончится неудачей…»

Входная дверь открывается. Входит К а т я. Она заглядывает на кухню, затем скрывается в своей комнате.

«...Попасть на «Курск» матросом срочной службы очень сложно. Пос­ле 10-ти классов – практически нереально, требовалось средне-тех­ническое образование. И даже после этого – конкурс. Они рвались на «Курск»...

Взглянув на Лешу, по-прежнему поглощенного событиями на Баренцевом море, Рогов берет стоящую около стола туго набитую сумку и направляется к комнате Кати. Негромко постучав, входит к ней.…

 «…Судите сами: на лодке всего 24 матроса, из них половина – в основном составе, а половина – в резервном, на берегу. Никакой «дедовщины», каждые полгода отпуск, кормят на убой. Они приезжали домой довольные и толстые. За время службы каждый поправлялся на 8-10 килограммов. И тут такая траге­дия... »

  ЛЕША (нетерпеливо крутя ручку настройки). ...Что там, на лодке-то происходит?.. Ну-ка, «источники», быстро доложили!..

«...Затоплено четыре отсека – это значит, что, скорее всего, бóль­шая часть экипажа погибла. В корме может оставаться не больше 15-ти человек. Последняя надежда – что на комингс-площадку 9-го отсека, где есть аварийный люк, сядет – если позволит погода - спасательная камера… »

ЛЕША (поворачивая ручку). Сесть-то она сядет, а люк-то откроется?..

«...Да, такая опасность есть: после такого удара люк может закли­нить. И тогда, будем смотреть правде в глаза, спасения нет... »

ЛЕША (тяжело вздыхая). Значит, остается только молиться?.. (Крутит ручку.)

«...Молебен о спасении экипажа совершил вчера Патриарх Московский и всея Руси Алексий II вместе с члена­ми Архиерейского собора. К молитвенному прошению о спасении под­водников была присоединена и молитва о их семьях и близких, кото­рые переживают эту трагедию... »

ЛЕША (крутя ручку настройки). …Вот что мне интересно: вот они там сту­чат по азбуке Морзе, а нам ниче про них неизвестно. Про что они стучат-то три дня уже?..

«...То, что эти три дня выдавалось за контакт с помощью пересту­кивания, оказалось самой примитивной связью при помощи кувалды, которой члены экипажа давали о себе знать, и что, похоже, не при­бавило информации и тем, кто наверху... »

ЛЕША (снова дергая в раздражении ручку). Ты мне скажи: есть ли поте­ри среди ребят, жив ли командир, какая обстановка в отсеках?..

«...На эти и другие вопросы, железный корпус К-141 ответа не дал…»

Леша, тяжело вздыхая, уходит в свою комнату. Чутко реагируя на Лешины перемещения в пространстве, радио несколько раз перескакивает с од­ной волны на другую:

      «...Шок – это по-нашему!.. »

                                        «...Нам бы, нам бы нам бы, нам бы

                                                       Всем – на дно!

                                        Там бы, там бы, там бы, там бы

                                                       Пить вино!..»  

«…в подобной ситуации. Здесь, в Норвегии, каждый год проводятся учения, где подводники поднимаются сами с глубины 180 метров...

...Внезапно, дверь Катиной комнаты открывается, оттуда выскакивает Катя. За ней, с бутылкой коньяка и рюмкой в руках, выбегает Рогов. Катя отсту­пает, пятясь от него, на кухню, мотая отрицательно головой.…

 «...На Российском же флоте, экипажи если и тренируются, то прежде всего на спасение своих кораблей, забота о людях отходит на второй план...»

...Тусклый неровный свет гаснет окончательно. В темноте слышно разго­ряченное дыхание Кати и Рогова, затем  – шум упавшего стула... 

«…Россия даже не участвует в ежегодных международных конгрессах, посвященных безопасности подводных лодок и выживанию экипажей…»

     …Вспыхивает огонек зажигалки в руке у Рогова; он осматривается, нахо­дит свечу, поджигает фитиль. Катя, забившись в угол между подоконником и столом, наблюдает за ним...

  «…Итальянская «Стампа» размышляет, действительно ли закончилась «холодная война» между Россией и Западом, ни на секунду не перестающими шпионить друг за другом. Такие военные игры все больше походят на нелепое продолжение вышедшей из моды игры, в которой люди умирают не понарошку... »

РОГОВ. Ну... один поцелуй, невинный, отцовский...

КАТЯ. Да... Знаю я вас, партизанов, с вашими отцовскими поцелуями...

«...Британская «Крисчен сайнс монитор» связывает аварию с хрони­ческим недофинансированием флота и падением квалификации личного состава…»

РОГОВ (надвигаясь на Катю). …Глупая, я тебя сделаю знаменитой, я покажу тебе Москву, ну, хочешь, я познакомлю тебя с Вознесенским?..

 КАТЯ. А кто это? Тоже старик какой-нибудь?.. (Смеется.)

«…«Затопление гордости российского флота, – пишет газета, - означает тяжелый удар по престижу России и способно заставить ее отказаться от притязаний на роль мировой морской державы...»

                                        ... Рогов дует на свечу, она гаснет.

КАТЯ. Да вы что, дяденька, с ума сошли, сейчас мама придет... (Смеется)

«...Британская «Таймс»: Россия унаследовала бóльшую часть советского ВМФ, но не имеет средств для его содержания в боеспособном состоянии. В годы правления Ельцина ВМФ пришел в упадок. Флот атомных подводных лодок, в 1990 году насчитывавший 114 единиц, сегодня сократился до 28, из которых лишь 10, включая «Курск», могут выходить в море... »

 

 

                                                                                                                17. 08. 2000.

Перед нами – вся квартира. Л е ш а — на кухне, вслушивается в   г о л о с  д и к т о р а: кажется, что он единственный из обитателей квартиры, полностью поглощен историей с подлодкой... А л л а – в своей комнате, на рассте­ленном на полу коврике, в трико, с перехваченными лентой волосами, делает гимнастику – что-то близкое к упражнениям йоги... К а т я — в своей, соседней с Аллиной, комнате. Сидя в постели, в своей короткой майке-ночнушке, она всматривается в зеркало, долго и тщательно изучая свое ли­цо – не прокрался ли, пока она спала, какой-нибудь новый прыщ...

«...Госдепартамент США признал, что две американские подводные лодки действительно отслеживали учения кораблей Северного флота, однако чуть ли не с «горизонтальной» дистанции и, естественно, пов­реждений не имеют... »

      Телефонный звонок. Алла выходит к телефону, расположенному в прихожей.

АЛЛА. …Да... Кто?.. Какая медслужба?.. Железнодорожного вокзала?..

Вы, наверное, ошиблись. ...Да, знаю... Это мать моего мужа. Моего бывшего мужа. Что с ней?.. Ей плохо?..

КАТЯ (выскакивая из своей комнаты). …Кто?.. Бабушка?.. Что с ней?..

АЛЛА. ...Но что она там делает, на вокзале? Она же живет в Шепетовке…  Да-да, конечно, мы сейчас приедем за ней…                        

КАТЯ. …Я поеду!.. 

АЛЛА. …Моя дочь сейчас приедет... (Кладет трубку.) …Ничего не по­нимаю... (Кате) А как ты ее привезешь?.. На чем? На трамвае?..

КАТЯ (натягивая джинсы). На такси!

АЛЛА. А где ты деньги возьмешь? У меня есть две гривны, но этого же...

КАТЯ. Не надо. У меня есть.

АЛЛА. Откуда?..

КАТЯ. Неважно. (Выскакивает за дверь).

АЛЛА (делая упражнение для шеи: вытягивая подбородок вверх и разгла­живая шею тыльной стороной ладоней.) Ничего не понимаю. Я работаю-работаю всю жизнь, как лошадь, и у меня никогда нет денег. А она ничего не де­лает, ребенок ведь еще, в сущности, и у нее есть деньги на такси... Леша, хоть ты, можешь что-нибудь мне объяснить?.. (Не прекращая делать упраж­нение, возвращается на свой коврик)

«...Пока не ясна главная причина аварии. Специалисты склоняются  к разным версиям: по одной – в носовой части произошел взрыв учебной торпеды, или – старой мины. По другой – лодка столкнулась с каким-то очень тяжелым плавающим объектом. Скорее всего, это бы­ла чья-то иностранная подводная лодка. То, что руководители США и Великобритании утверждают, что их кораблей не было в районе ава­рии, еще ничего не доказывает. В феврале 92-го года...

                                   Звонок в дверь. Леша идет открывать.

                                   ...в глуби­нах этого же полигона наша подводная лодка  столкнулась с амери­канской ударной лодкой «Батон Руж», и ее командование так же от­рицало этот факт, пока ему не были представлены керамические час­ти из обшивки субмарины...»

                                 Входит  Р о г о в. В руках у него цветы, торт.

«...Сегодня у Президента последний день отпуска. Завтра прямо из Сочи он отправится в Ялту, где два дня будет проходить неформальная встреча глав государств-членов СНГ...»

АЛЛА (громко). Гена, это вы?.. А я здесь... Подождите, я скоро закончу… (Продолжая медленно прогибаться на коврике). Ой, Гена, а у нас гости!.. Татьяна Ивановна, бабушка Кати, здесь, сейчас приедет. Она будет в моей комнате, а я, пока она здесь – с Катей, в ее... Что там с ней случилось? Что она делает на вокзале?.. Всё куда-то едет, а куда в ее-то возрасте ездить? Сиди себе дома, смотри телевизор, с голоду она не умирает: какая-никакая, а пенсия, и Шура ей что-то высылает; все-таки, нет – ей не сидится, такая неугомонная, бегает, продает-покупает; у них, знаете, Гена, у тех, кто войну пережили, они все ни­как не могут остановиться – сколько им не дай – им всё мало, всё они ка­кие-то запасы делают, на случай там блокады, голода: я с Шурой когда жи­ла, в какой угол ни загляну – под кроватью, за шкафом, везде – всё какие-то банки с тушенкой, с гречкой, супы, пачки соли, макароны, мыло – да, не пове­рите, один чемодан полностью был забит мылом!.. Но я ее все равно люби­ла, она меня все-таки протерпела несколько лет... (Заканчивает делать гимнастику, надевает халат). …Ой, Гена, вы увидите, сейчас начнет борщ варить, вся квартира – весь дом! – пропахнет борщом!.. ( Входя на кух­ню). …А впрочем, сейчас мне этот запах не показался бы таким уж невы­носимым... Это даже хорошо, что она приехала – может быть, Катя не будет так поздно домой приходить, пока бабушка здесь: я попрошу, чтобы Катя побольше была с ней, она бабушку любит, тем более, если она в таком сос­тоянии, что ее с поезда сняли...

ЛЕША. Да! Борщи она знатные готовит!..

АЛЛА. Ой, а у нас же нечем даже ее встретить!..

РОГОВ. Понял. Не беспокойтесь, Алла, мы с Лешей все организуем.

Делает знак Леше. Тот, оживившись, хватает большую сумку, они с Роговым выходят. Алла идет в ванную комнату. Слышен шум льющейся воды.

З а т е м н е н и е.

«...По результатам боевой подготовки «Курск» считался лучшим в на­шем ВМФ. Он недавно вернулся из успешного дальнего похода в Средиземное море, где работал в зоне ответственности кораблей НАТО, которые так и не сумели его обнаружить и  запеленговать...»

 

В прихожей.

В дверях К а т я  и  Т а т ь я н а  И в а н о в н а.  А л л а, успев­шая приготовиться (глаза подведены, щеки нарумянены, губы ярко накрашены/ к приезду экс-снохи, обнимает Татьяну Ивановну, стараясь не слишком при­жиматься к ней, чтобы не смазать макияж.

АЛЛА. Татьяна Ивановна!.. Ну что вам не сидится дома?.. Что вы всё куда-то бежите, всё куда-то едете! Вот и очень хорошо, что вас сняли с поезда – так бы когда вы к нам заехали?.. Конечно, это плохо, что у вас со здоровьем неважно, но вы сами виноваты, вы же знаете, что у вас не бог весть как со здоровьем - что вы всё куда-то рветесь?.. И Шура тоже не бу­дет доволен вами, если узнает... Но, значит, не очень что-то страшное, ес­ли они вас не госпитализировали, значит, вам надо просто-напросто отдох­нуть, вот вы и отдохнете у нас... Катя-то как рада, и я сама... Но вы, значит, если бы не эта история с вашим давлением, вы бы так и мимо прое­хали?.. Почему вы не позвонили, не предупредили, мы бы с Катей к поезду подошли, принесли бы вам чего-нибудь... Вы на меня обижены, может быть, за что-нибудь?..

КАТЯ. Мам, помолчи...

АЛЛА. Почему?.. Что случилось. Куда вы ехали-то, Татьяна Ивановна?.. Не хотите сказать? Что с вами обеими?.. Кать, ты что-то знаешь? Куда ба­бушка направлялась-то? Почему она нам не позвонила?..

КАТЯ. Она к папе ехала, мам...

АЛЛА. К папе?.. Я ничего не понимаю. Почему к папе надо ехать таким манером... На Черное-то-море...

КАТЯ. Он не на Черном море... Он на этой лодке, мам...

АЛЛА. На какой лодке?.. Татьяна Ивановна, что она говорит, про какую лодку?..

КАТЯ. Которая лежит... на грунте... По радио которая...

АЛЛА. Да что за ерунду ты говоришь!.. Это же в Баренцевом море она на грунте лежит, глупенькая! Что ты пугаешь всех. С этим шутить нельзя, Катя, там у людей настоящая трагедия, а ты... Татьяна Ивановна, скажите ей хоть вы!..

КАТЯ. Папу два месяца назад перевели на Северный флот…

П а у з а .

АЛЛА. …Ну и что?.. Даже если его перевели? С чего вы взяли, что он на этой лодке? Хоть на этой, хоть на любой другой. Он же сто лет как служит в штабе. Если его и перевели, так куда-нибудь в Штаб Северного флота. Его никто не отправит в море, как какого-нибудь банального члена экипажа, он слишком ценный. С его-то головой! Да даже и не думайте, Тать­яна Ивановна! Всё это фантазии!..

          Дверь открывается, входят  Л е ш а  и  Р о г о в  с сумкой и с пакетами…                 

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. Шура... на лодке...

                                                                                                                З а т е м н е н и е.

В темноте высвечиваются лица  д и к т о р о в:

    «…«Дейли Телеграф» предупреждает: «Самолюбие российских влас­тей может стоить экипажу «Курска» жизни. Почему страна и флот, за  плечами у которых более десятка подобных катастроф, так самоуверены?..»

«…Это ЧП международного масштаба. Весь мир воспринимает его как свою соб­ственную беду. Не столько даже в силу возможных экологических пос­ледствий, сколько из-за очевидной необходимости спасать людей: в лю­бом нормальном обществе – это высшая ценность... »

«...Принятие иностранной помощи – не повод для унижения, а разумный прагматизм сильной державы. Но, может быть, Москва не хочет огласки подлинных причин аварии и подлинной ситуации на «Курске»? Весь мир помнит, во что обошлась СССР мания секретности в дни Чернобыля...»

«…Времени остается всё меньше, а один из главных чиновников тратит  часы на перелеты в курортный Дагомыс для докладов президенту, который не видит поводов для того, чтобы прервать отпуск...»

 

                                                                                                           Ванная комната.

                          Дверь в нее плотно прикрыта. Устроившийся здесь  Р о г о в  приглушен­ным . голосом разговаривает с кем-то по телефону.

РОГОВ. …Ты только подумай на секунду, ч т о падает в руки! Тьфу-тьфу-тьфу, боюсь спугнуть! Представляешь, что сейчас творится там, в Мур­манске?! Несколько сот репортеров со всего мира свалились на эту  дыру – а ничего нарыть не могут: я же знаю наших вояк, они их ни к чему и ни к кому не подпустят! Родственники, которые туда приехали, заперты наглухо за несколькими кордонами! А там телекомпаний – больше, чем этих родственников! А им несколько раз в день в эфир надо выходить, какую-то информацию выдавать! Да они там каждую дворнягу, в Мурманске, готовы поить, чтобы она им интервью дала, видимость чтобы соз­дать, что они не напрасно баксы просиживают там!.. А тут – три женщины, или нет, две с половиной: мать, дочь и  б ы в ш а я  жена... Эх, если бы она еще была не бывшая!.. Но это мы еще посмотрим, может, удастся что-нибудь сделать, может, еще сохраним семью... Ты представляешь, а?!. Три! Никем не тронутых! Никто еще не знает! А теперь – всё, даже если и уз­нают – я никого к ним не подпущу! Они – м о и! ...И он – мальчик, мечтавший о море, романтик, влюбляется в молодую красавицу-актрису, пишет ей стихи, увозит ее с собой, быстрая карьера, молодой кавторанг, контрраз­ведчик, оказывается ( он был прикомандирован! ) на этой лодке, и три женщины – три поколения – стоят на берегу, всматриваются в свинцовую даль... «Женщины и море». А?  Как?..

З а т е м н е н и е.

 

 

Кухня.

Л е ш а  «прикован» к транзистору:

«...Отвечает адмирал флота Владимир Чернавин: « - В мою бытность командующим Северным флотом американские подводные лодки доволь­но часто нарушали наши территориальные воды как раз в тех райо­нах, где и находится «Курск». С конца 60-х годов столкновения с американскими субмаринами случались не столь уж редко. Послед­нее – в марте 93-го у Кольского полуострова с подводной лодкой «Грейлинг»…»

                                                                                                                      Комната  Аллы.

                                                                                             Т а т ь я н а  И в а н о в н а,  А л л а,  К а т я.

КАТЯ. …Последний раз, когда он мне звонил, разговор был такой корот­кий, я куда-то спешила, я была уверена, что он из Севастополя звонит, он ничего не сказал про переезд, правда, он сказал, что у него есть новости, но о них он подробнее расскажет потом, в следующий раз...

 «... - Мог ли это быть внутренний взрыв, скажем, водорода в аккумуля­торной яме? - Нет, не думаю. Такие взрывы не приводили к повреж­дению прочного корпуса даже на дизельных подлодках, рассчитанных на куда меньшую глубину погружения. Маловероятен и взрыв торпед в носовых аппаратах...»

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. …А потом вдруг думаю: что ж я сижу, он там, а я... Надо ехать. Бросилась к нашему мэру, но меня в приемной и слушать никто не захотел, в военкомат – то же самое, там еще и обругали. Заняла деньги  под проценты, а в кассах билетов на поезд нет. Пошла к поездам, проводни­ков просить, но те ничего не могут: всё переполнено, курортники возвращаются. Потом повезло, один меня взял, я ему все деньги, что были, отдала, ду­маю, лишь бы до Москвы добраться, а там, может, всё-таки добрые люди най­дутся, помогут в Мурманск уехать...

 «...В процессе слежения за российскими атомоходами, они на какое-то время теряли с ними акустический контакт и море оказывалось тесным – столкновение. Вторая версия – взрыв в носовой части…»

 

 

Ванная.

Р о г о в  разговаривает по телефону.

РОГОВ. …Жена! Даже если и бывшая; да и потом – тут же дочь, она же не бывшая, она всегда его дочь, а теперь еще и мать... Да нет, почему она должна быть беременная, ты что меня пугаешь, это же еще ребенок... Да нет, не она «теперь еще и мать», а я говорю – теперь еще и мать приехала…  Мать героя! Конечно, это уже прекрасно, только этого мало, как гово­рил поэт... Надо, чтоб было три женщины в голубом. Нет, шучу, в черном. Ах, как жаль!.. Какая красивая была бы картинка: мать, жена и дочь... Ладно, бывшая, так бывшая, могло и этого не быть, все-таки я в рубашке родился… (Услышав чьи-то шаги за дверью, прислушивается. Перейдя на шепот) Ладно, всё, Сань, связь прерываю, Томку целуй… (Вы­ключает телефон).

  Выходит из ванной, натыкается на  А л л у.

(Обрушивая на нее всё свое отчаяние и досаду). …Зачем вы развелись?!.                      

АЛЛА (не поняв). …С кем?.. О чем вы?.. А, вы о Шуре... Не знаю... (Оглядывается на дверь, за которой осталась Татьяна Ивановна… Шепотом) Как – «зачем»?.. Много всего... Походы его бесконечные, и потом – театр, ре­петиции, поклонники, у меня же работа такая, я все время на людях, он нервничал... Да в общем, не знаю зачем, все разводятся, что тут такого...

Появляется  Т а т ь я н а  И в а н о в н а,  Алла замолкает.

РОГОВ (вздыхает, ни к кому не обращаясь). Да... Какое горе...

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. Почему «горе»? Нет еще никакого горя. И не будет. Их спасут.

РОГОВ. Конечно, спасут. (С неожиданной горячностью). …Но пока, в ожи­дании этого, надо сделать всё возможное, чтобы вся страна, весь мир узнал как можно больше о вашем сыне… (Появившейся в дверях, ничего не понима­ющей Кате). …О твоем отце. (Алле). …О вашем бывшем муже. Открытки, письма, телеграммы, фотографии, книжки, которые он любил – всё! Пусть все узнают, каким он был заботливым отцом, любящим сыном, какие он штуки выки­дывал, когда был влюблен – ведь выкидывал, верно?..

АЛЛА (ошарашенно глядя на него). Ну... выкидывал...

РОГОВ. Ну вот! Я же его знаю!.. То есть я хочу сказать, знал, то есть видя и немножко начиная знать вас, тех, кого он любил, самых ему близких людей, я уже как бы и его знаю...

З а т е м н е н и е .

«... и убралась только когда ее отпугнули гранатами. И было это уже в 98-м, в том же самом Баренцевом море. Хорошо известны мо­рякам и другие традиционные развлечения, например, игра в «кошки-мышки» – когда экипажи отрабатывают выход в атаку на лодку ве­роятного противника, так сказать, живьем, или отрабатывают приемы уклонения от слежения. Но поскольку даже самые современные акустические комплексы имеют «мертвую зону», а лодки обладают малошумностью, столкновения неизбежны... »

 

 

На кухне.

Р о г о в   говорит по телефону.

РОГОВ. Вальтер, привет, старина. Ви гейтс?.. Ничего, спасибо. Готов? Дик­тую: «...Наши атомные подводные лодки не тонут, а «залегают на грунт». В Чечне мы не ведем войну, а «проводим контртеррористическую операцию». Наше государство изъясняется эффемизмами. Главный Штаб ВМФ вместо того, чтобы немедленно и честно доложить согражданам о беде, долго и туманно, эзоповым языком, с ужимочками и недомолвками, старательно вешал соотечественникам на уши макароны по-флотски, не говоря всей жестокой правды... »  . . .Вас-вас?.. «Макароны по-флотс­ки»?.. Ну, такое выражение, игра слов, «лапша на уши»... короче, переводи как хочешь, твои проблемы... Диктую: «...Позже стало известно, что терпя­щей бедствие лодке было даже запрещено подавать международные сигналы бедствия…»  …Вас?.. Откуда стало известно? От «источников»! Какая тебе разница, откуда, ты переводи!.. «…Это, штабные чиновники, многозначитель­но закатывающие очи ко лбу, полушепотом объясняли секретностью корабля... Наши генералы и адмиралы всё боятся, как бы не открыть «потенциальному противнику» и без того всем известную военную тайну, а заодно обнаружить собственное бессилие. Они боятся, что иностранные специалисты, спустившись на дно Баренцева моря, бросятся не вызволять из западни российских моряков, а будут выдирать из отсеков ракеты, боеголовки, хапать бортовые жур­налы, и вырубать электронные платы... Абзац. На грунт давно залегла на­ша государственная машина. Вместе с лодкой на дно ушла вера лю­дей в способность государства защитить их от беды. Вместе с лодкой К-141 на дне оказалась власть.» Точка. Ну, как?.. Ха-ха! Это еще что! Я тебе такую конфетку готовлю – все твои немцы заплачут. Но – об этом после. Рот фронт. Но пасаран!.. (Выключает телефон)

                  Появляется Л е ш а  с гитарой в руках.Рогов удивленно смотрит на него.       

ЛЕША.(помявшись). Фольклор…  

РОГОВ. Давай...  

Леша выглядывает в коридор – нет ли кого, - закрывает плотно дверь на кухню, берет гитару, прокашливается. Рогов ждет.

ЛЕША (лупит по струнам расстроенной гитары, орет).

                                                 Если придется когда-нибудь

                                                 Мне в океане тону-у-уть,

                                                 То на твою фотографию

                                                 Я не забуду взглянуть, ау-ау-ау!..

                                                 Руки, сведенные судоргой,

                                                 Страстно к тебе протяну-у-у,

                                                 И, навсегда успокоенный,

                                                 Камнем пойду я ко дну ау-ау-ау!..

(Глядя на Рогова, после паузы). Очень по теме, как специально...

Рогов молчит.

...Да?.. Извини... (Идет с гитарой к двери. Обернувшись, со слабой надеждой). А вот еще есть народная пословица... то есть поговорка-прибаутка: «Как без водки – на подлодке?.. »

РОГОВ. Сам придумал?

   Леша отводит глаза, молчит.

Иди, Лешь. Думай. Головой... Деньги, они никому, брат, легко не даются...

Леша идет к двери.

... Постой! Ты истопника-то нашел? Подводника своего?..

ЛЕША. Да найти-то я его нашел, да привести его сюда не так-то просто оказывается, потому как он, как специалист, в связи с событиями, сейчас нарасхват. Но я его приведу, не сомневайся, журналист. Это мой долг, как соседа, надо чтобы он маму успокоил, объяснил ей всё, как там происходит, чтобы она не переживала в неизвестности. …Только надо что-то, чтоб его заинтересовать...

РОГОВ. Я же тебе дал вчера…

                                                    Леша молчит, смотрит в окно.

 Ладно. (Вынимает бумажку, дает Леше. Тот моментально исчезает.)

Оставшись один, Рогов включает радио:

  «...никак не получается... Потому что экипажи спасательных аппаратов давно не выходили в море, не тренировались. Нет нормальных батарей, на аппаратах – под видом экономии– старые стоят, и прочее…

…Рогов, подумав, направляется к комнате Аллы, где сейчас находится Татьяна Ивановна...

                                                                                 …Раньше были у нас две спасательные лодки, но они уже списаны. И того навыка, который был у старых спасателей – там работали мастера высокого класса – попросту нет…»

                …Рогов стучится, затем, подождав немного, приоткрывает дверь.                                   

Т а т ь я н а  И в а н о в н а  сидит на постели, рассматривает разложенные вокруг нее – тут же, на постели, – фотографии, письма, телеграммы, открытки... Рогов входит в комнату.

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. …Вот это он с другом... а это его лодка, но другая, на которой он на Дальнем Востоке служил... Как вы думаете, надолго им хватит воздуха?..

РОГОВ. По радио сказали, что должно хватить до 25-го августа…

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. Ну, слава Богу, а то они говорили вчера,  что только до 18-го...

РОГОВ. Нет-нет, это – точно, это самый главный адмирал сказал.

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. …Мне еще в субботу вдруг так плохо стало, так плохо себя почувствовала, а потом, в понедельник, слышу: «Подводная лодка легла на грунт», - я тут-то и поняла, отчего мое состояние такое, что Шура, сыночек мой, попал в беду… Ладно, думаю, пойду отправлю ему посылку... Завернула носки ему теплые, шоколад еще положила, он любит... А потом, уже по дороге на почту начинаю думать, а сколько ж там кислорода?.. Хватит ли?.. Отправила посылку и каждый час стала слушать новости... До сих пор не доходит, со мной ли всё это… (Показывает фотографию). Это я с ним, с грудным, в тюрьме...

РОГОВ (не понимая). В какой тюрьме?..

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. В пересыльной... Это ж он меня, Шурочка мой, и освободил: только он родился – «указ» вышел, чтоб беременных и с грудными детьми освободить... Хорошо даже, что телевизор не работает, я его боюсь... А у них там теплая одежда есть?..

РОГОВ. Конечно, есть! (Подумав). Должна быть... Татьяна Ивановна, расскажите о нем, каким он был в детстве?..

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. Да каким?.. Намучилась я с ним, все время в школу вызывали, ругали, соседи тоже жаловались вечно на него, что их детей с пути сбивает, говорили про Шуру, что он из тюрьмы не выйдет... .

РОГОВ (с легкой досадой). Да что ж вы всё про тюрьму, Татьяна Ивановна? Вы вспомните лучше – о чем он мечтал, какие книжки читал... Про море, небось, всё?.. Беляев, там, Жюль Верн?..

Татьяна Ивановна, задумавшись о чем-то своем, не отвечает. Рогов делает еще попытку «пробиться» к ней:

…«Остров погибших кораблей»?.. «20 тысяч лье под водой»?.. Не помните?.. (Поняв, что Татьяна Ивановна его не слушает, выходит).

На кукне сидит  А л л а.

АЛЛА (появившемуся Рогову). Что вы к ней пристали, Гена. Отпустите ее. Не мечтал он быть никаким моряком, ни, тем более, подводником. Он случайно в училище-то морское попал. Он вообще с детства стихи писал. И еще у него страсть была – музыка. У него были вкусы, как бы... «рэтро», что ли... Он обожал «Битлз», «Пинк Флойд», «Чикаго», Уандера... Он все их альбомы наизусть знал. Он по их текстам и английский  выучил. А французский – по Гинзбургу и Джо Дассену... Ему вообще языки легко давались, это дар Божий у него был. Если он о чем и мечтал – это переводить его любимых англичан и французов и свои стихи писать...

 РОГОВ. А как же он оказался моряком?..

АЛЛА. Случайно, я же говорю. У него какие-то неприятности с милицией были, ну, вот он и спрятался там – подал документы. Потом хотел было забрать, но преподаватели его уговорили – разрисовали ему перспективы, мол, с его любовью к языкам, он нигде лучше не найдет применения, чем на флоте... Мы познакомились с ним, когда он был на 2-м курсе, – я приехала во Владивосток поступать в театральный институт, мне было 17 лет... В институт я тогда не поступила, но меня пригласил режиссер местного ТЮЗа, актрисой... Возвращаться домой не хотелось и, конечно, я согласилась. Мне дали место в театральном общежитии, вместе с двумя другими девочками, актрисами. И вот, однажды ночью, к нам в окно стучится кто-то (а мы  жили на пятом этаже, так они – их было трое – с крыши, по какой-то веревке, спустились)… Мы уже спали и, естественно, не хотели их впускать, но они сочинили такую трогательную историю, мол, они – моряки из Находки, приехали специально на премьеру «Тиля Уленшпигеля», а теперь опоздали на катер, город незнакомый, пойти ночевать некуда... Симпатичные, веселые, с гитарой... в общем, мы их впустили. Правда, взяли с них слово, что они будут вести себя прилично. Мы им даже постелили на полу... У них было вино с собой... На полу, конечно, так никто и не спал… А на следующее утро мы с ним подали заявление в ЗАГС. Сначала – юность, романтика, студенчество... Он приходил в театр – в форме, краси­вый, с цветами, – мне все девчонки актрисы завидовали. На наших теат­ральных капустниках пел свои песни под гитару (смеется, вспоминая):

                                      «... Я – курсант, недоучка, изгой,

                                                               Ты – актриса…

                                                  И стою, упиваясь тобой,

                                                               Мну кулису...

                                                  Как прокуренный твой голосок

                                                               Полон страсти...

                                                  Поцелуй посылаю в висок,                                    

                                                               Чтобы – насмерть!

                                                  Я портал в отчаянье скреб,

                                                               И, из ложи, –

                                                  Я, без промаха, – «чмок»! – тебя в лоб,

                                                               В губы – тоже…

                                                  Жажды  в и д е т ь – не утолю,

                                                               В сердце – пенье…

                                                  Но когда с тобой рядом стою –

                                                               Нем, как пень я…»

    ...А через год – как-то так всё быстро получилось, – Катя родилась… Он мне говорил, да и все мне тогда говорили, чтобы я с этим не спешила, что, мол, рано, и режиссер мой меня отговаривал: он «Ромео и Джульетту» хотел ставить, но я вдруг решила – нет, я должна, я даже почувствовала в себе какой-то талант – материнства, что ли... Но он зря боялся, режиссер: я Джульетту сыграла – у меня живота совсем не было... ну, был чуть-чуть, если кто не знал – никогда бы не догадался... Я была на восьмом меся­це – и играла «сцену на балконе», и у служебного входа меня поклонники ждали, ни о чем не подозревая!.. 

   А потом началось: сначала мы жили втроем в общежитии театральном, по­том он на свою первую лодку распределился, мы жили в гарнизоне, в военном городке – печаль, Господи, какая, тоска!.. Пожила я месяц-два так – женой моряка на берегу, в ожидании, и поняла, что не могу так: без театра уже невозможно, отрава такая... И тут к нам приезжает театр из соседнего города, из  Совгавани; знаете, на каждом флоте был такой театр, свой, для моряков, и этот тоже, он был в ведомстве Политуправления Тихоокеанского флота, и реперту­ар – соответственно... В общем, я встретилась с их главным, мы поговорили – и он взял меня «на службу». Конечно, эти театры военные – это  ч т о-т о!.. Я даже не знаю, сейчас они еще существуют или нет, но в тот момент для меня это было спасение, какая-никакая работа, роли. Я за те годы переиграла весь военно-морской репертуар: «Шторм», «Оптимистическую трагедию», «Сорок первый», «Песнь о черноморцах», «Океан», «Флаг адмирала», «Чаепитие на клотике»... Вот вы знаете, что та­кое «клотик»?..

РОГОВ. Я?.. Нет.

АЛЛА. Ну, вот. Впрочем, я тоже не знаю. Но играла. Да, работы хватало, молодая была, грех жаловаться, играла все подряд. Иногда даже Шекспир какой-нибудь проскакивал – Отелло, все-таки, морской офицер был, – так я Дезде­мону сыграла; «Буря» тоже, по недосмотру Худсовета, за морскую пьесу сош­ла... С Катей – Татьяна Ивановна сидела, – она приехала… А Шура появлялся на короткое время и снова исчезал надолго... (Замолкает, задумавшись).

Рогов поднимает звук радио:

«…-Подают ли сигналы пострадавшие? - Сейчас уже, в общем, нет... Но не надо делать выводы, что там произошло что-то ужасное. Из-за резкого уменьшения кислорода в воздухе люди могут оказаться нес­колько не в том активном состоянии, в котором они находились в первые часы, когда подавали сигналы. Нельзя делать выводы, хотя бы из сострадания к их родным...»

Возвращается Леша, с ним – немолодой, «подержаный» ч е л о в е к...

ЛЕША (представляя Рогову гостя). Вот... Кузьмич...

РОГОВ (пожимая гостю руку). А-а... Это вы – истопник-подводник? Наслы­шан...

 «Потому-то и ждали четыре дня, перестукивались с подводниками, потому что нет на Северном флоте ни оборудования, ни специалистов, которые могли бы вытащить запер­тых в подводном гробу людей... »

      …Из своей комнаты выходит К а т я, идет в комнату к Татьяне Ивановне…

«...Вечером вице-премьер сделал сенсационное заяление: «Экипаж «Курска» уже не подает признаков жизни. То есть: спасательная операция завершена, итог – трагический... »

ГОЛОС  КАТИ (кричит). …Бабушке плохо!.. Корвалол, где корвалол?..

Алла, Леша и Рогов бросаются в комнату, затем Рогов выскакивает со стаканом – набрать воды...

На кухне остается один Кузьмич, сосредоточенно вслушивающийся в радио…

«...Теперь выясняется, что наши спасательные средства (самые лучшие в мире, по заявлению вице-премьера) имеют значительные ограничения по погоде и не слишком эффективны даже вблизи побе­режья...»

З а т е м н е н и е .

... Вновь луч света скользит по радиостудиям мира:

 «...Этот тип корабля относится к числу наиболее важых и ценных для России, так как он в одиночку способен уничтожить до половины боевого охранения авианосной группы противника и повредить ударный авианосец, сорвав выполнение его задач...»

 

«...Военно-морской эксперт США Норман Полмэн признал, что две американские субмарины и одно разведывательное судно отслежива­ли ситуацию в районе учений Северного флота России. В наблюдении были также задействованы авиация и космические спутники США. Тем не менее, заявил он, американские подводные лодки не имеют отношения к катастрофе. Причиной аварии, скорее всего, стало сни­жение уровня мастерства экипажа, слишком редко выходившего в море...»

 

 

18. 08. 2000.

На кухне.

Р о г о в, Л е ш а   и  К у з ь м и ч  сидят за столом, слушают новости. На  столе – газеты, транзистор, бутылка водки, три стакана...

 «...За этой международной драмой мир, чью помощь Россия в первые дни столь самоуверенно отвергла, следит с отрешенностью сторон­него наблюдателя... Не все ли равно тем, кто сейчас медленно умирает на «Курске», чья рука выдернет их из ада – русская, американская, британская?..»

Рогов поглядывает на Кузьмича, ожидая от него какой-либо реакции, но тот непроницаем: сосредоточенно слушает радио, просматривает лежащие перед ним газеты, курит и молчит. Рогов разливает водку по стаканам – себе и Леше чуть-чуть, Кузьмичу – значительно больше.

РОГОВ (поднимая стакан, обращаясь к Кузьмичу). ...Ну... за ребят, что ли?..

                                Кузьмич не отвечает. Все трое выпивают.

«...Буквально за считанные минуты до наступления критической даты, закипели переговоры российских военных с представителями НАТО в Брюсселе. Идут лихорадочные консультации по поводу технологических нюансов при оказании западной помощи в Баренцевом море...»

              Рогов делает знак Леше, чтобы тот следовал за ним, выходит.

РОГОВ (вышедшему за ним Леше). …Ну что?.. Он так и будет пить и молчать?..

Леша не отвечает.

...Ты же говорил, что он специалист, «нарасхват»?..

ЛЕША. Да, и нарасхват. Да он и у других тоже молчит. Да токо, знаешь, мол­чание молчанию рознь. Вот я, к примеру, молчу – это одно. А знающий чело­век молчит – это тебе, бля!.. Дорогого стоит. Я пришел щас, где его и на­шел, к Райке Музьíке, они сидят все, так же вот, на кухне, Райка плачет, дочь ее плачет, мужики пьют за упокой. Я грю, вы че, ребят, о..ели, что ли?.. Чё вы тут их хороните-то?.. Вон, грю, по радио грят: «экипаж жив, кислорода полно, морзянка, то-сё, связь налажена, щас активная фаза начнется»… А они мне: «Какая на х... активная фаза!.. Нашел, что слушать – радио! Хана лодке. Вишь  к а к  Кузьмич молчит? Звиздец ребятам. Нет там никого уже живого»…

Рогов возвращается на кухню. Кузьмич, по прежнему, с газетой в руках, слушает радио.

РОГОВ. …Что, Владимир Кузьмич, думаете – плохо?.. Думаете, нет надеж­ды?.. (Молчание.) Вы где служили-то, Владимир Кузьмич?.. На Дальнем Востоке?.. На Черноморском флоте?.. Тоже на подлодке?.. Если срочную, значит, это давно уже было, лет...

           Ожидает хоть какого-нибудь знака от собеседника. Кузьмич молчит.

...Ну да, давно уже... Ну, да подводная лодка, она и тогда была подводная лодка. Но в ваше время, в годы вашей, так сказать, боевой служивой юности, таких-то еще не было?.. Это же новая, последний крик, так сказать... (Зап­нувшись на слове, прислушивается к себе). «Последний крик»... Это я хорошо, а?.. Надо записать... .(Записывает).

«...В норвежском порту Тронхейм проведена погрузка английской спасательной подводной лодки, доставленной из Великобритании, на транспортное судно «Норманн пионер». С максинально возможной ско­ростью оно движется к месту аварии «Курска»...»

Из комнаты Аллы доносится шум. Дверь комнаты открывается, оттуда выходит, толкая перед собой свою сумку на тележке, Т а т ь я н а  И в а н о в н а, за ней, удерживая ее, появляется  А л л а.

АЛЛА. …Татьяниванна!.. Ну, куда вы?!. Да вам же нельзя, врачи же яс­но сказали! Вас уже высадили один раз, хорошо, хоть здесь, в Киеве, где мы у вас есть, это повезло еще... Леша, Гена, да скажите вы ей, ненормальной, что нельзя ей никуда ехать... У вас же сердце остановится насовсем!..

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА (тихо, но решительно). Какая мне разница, где оно ос­тановится.

АЛЛА. …И Шуре вы не поможете, только расстроите его еще больше!..

КАТЯ. Мама, что ты говоришь глупости, как она его может расстроить!

АЛЛА. Расстроит! Я знаю, что я говорю! Я  знаю Шуру! Он потом меня сжи­вет со света, за то, что я вас отпустила, если с вами что-то случится!

КАТЯ (становится перед дверью, загораживая бабушке дорогу). Я поеду в Мурманск. Тебе, бабушка, правда, нельзя. Оставайся, пожалуйста. Я поеду. Это очень хорошо, что ты здесь, а не у себя, в Шепетовке. Я не представляю, что бы ты сейчас там одна делала? Только ты оставайся, бабушка. Потому что, если с папой... если папа... если он там... останется – как я одна буду?.. Ты что делаешь-то, бабушка?..

АЛЛА. Катюра, доченька, что ты несешь?.. Как же ты это одна? А я?..

КАТЯ. Вот так, одна! И я тебе тысячу раз уже говорила, не называй меня Катюрой!..

                    Татьяна Ивановна вдруг, охнув, опускается на свою сумку.

...Бабушка!.. Что ты? ... Бабушка!..

ЛЕША. Где у нее корвалол? В сумке?..

АЛЛА. Да нет, где-то должен быть ближе, она его под рукой всегда дер­жит, в кармане посмотри... Татьяниванна!.. Что с вами?..

Все – Алла, Катя, Леша, Рогов – возятся вокруг Татьяны Ивановны. Кузьмич слушает радио...

«...Вчера, в газету «Коммерсантъ» с предложением денег для мо­ряков с «Курска» обратились руководители «ПРОБИЗНЕСБАНКА». И это предложение не единственное...

                                 …Постепенно сцена погружается в темноту…

...Зво­нят из банков и компаний, спрашивая об одном: как и чем помочь морякам? Открытие любого благотворительного фонда в кризисных ситуациях у нас в стране всегда вызывает сомнения. Придут ли деньги из «общего котла» именно тем, кому предназначались?.. Наш принцип – в организации адресной помощи пострадавшим и их семьям… Но до сих пор не опубликован список экипажа «Курс­ка». Уважаемые товарищи адмиралы! Для организации помощи нам не­обходим официальный список подводников...»

 

 

На кухне.

На столе – бутылка водки, у стола – К у з ь м и ч, слушающий, все так же, радио и  Р о г о в   с   К а т е й. Рогов разливает, все трое выпивают.

РОГОВ. …Нет, Катя, это несерьезно. Нельзя тебе никуда ехать.

КАТЯ (с вызовом). Интересно, почему это мне нельзя?.. Кто это мне зап­ретит?

РОГОВ. Я! Шучу, шучу. Я тебе не могу запретить – ты девушка самостоятельная. Но ты о бабушке подумала? Как ты ее оставишь в таком состоянии одну? Правильно я говорю, Владимир Кузьмич?..

    Кузьмич молчит.

КАТЯ. Почему – одну? С ней мама.

РОГОВ. Ты сама знаешь, что мама не считается. Посмотри (кивает в сто­рону комнаты Аллы), разве можно на нее кого-нибудь оставить?

КАТЯ. Нет.

РОГОВ. Она же сама хуже ребенка, за ней самой присмотр нужен. В принци­пе, в данный момент, ты – единственный взрослый человек в семье. И самый ответственный. Значит, ты отвечаешь за них обеих. Я думаю, отец бы тоже так тебе сказал.

                         Катя наливает себе еще водки, выпивает. Пауза.

(После паузы). …Лучше расскажи о нем... об отце. Как вы с ним живете?..

КАТЯ (пожимая плечами). Да как... По-разному.

РОГОВ. Вы с ним дружите? (Привычным незаметным жестом вынимает дикто­фон, включает его).

КАТЯ. Не очень... (Подумав). Иногда было что-то похожее на дружбу... Но давно и очень редко... Когда мне было 10 лет, он решил, что я должна жить с ним. Я, может, и сама бы с ним хотела жить, только меня никто не спрашивал. Он меня  з а б р а л…

РОГОВ. Как вы с ним расстались в. последний раз, когда он тебя к маме отправил?

КАТЯ. А он меня не отправлял, и мы с ним не расставались. Я убежала...

РОГОВ. Как – убежала?.. Почему?

КАТЯ. Да потому, что я последний год почти и не жила с ним. Я ушла из школы. Вернее, меня выгнали. Он меня отправил в другую школу, с театрально-цирковым каким-то уклоном... Он меня заставлял учить языки. Мало того, что я в школе учила английский, – по субботам-воскресеньям он заставлял меня дома контрольные работы делать по-немецкому и французскому. Ника­кой свободы не давал. Домой возвращаться – не позже 9-ти, в субботу раз­решал до 11-ти. На ночные дискотеки – и речи не было, остаться на ночь у подруги – день рождения там, или что-нибудь такое, – если он не знает ее родителей – нельзя...  Тюрьма какая-то!

РОГОВ. …Ты не думаешь, что это все – потому, что он тебя любил?..

КАТЯ. (неожиданно взрываясь). Да не любил он меня никогда! И я всегда это чувствовала! И я нужна ему была только потому, что я – е ё дочь! Я была для него ее отражением, но только испорченным: я была не такая красивая, как она, не такая талантливая, как она; он хотел сделать из меня ее копию, но у него не получалось, у меня было слишком много недостатков, я чувствовала себя дебилкой и уродиной, когда он на. меня смотрел с сожалением, я ненавидела его за это, и ее я ненавидела, я стала делать всё, чтобы не быть похожей на нее, – училась я, в общем-то, неплохо, но он был всегда недоволен, он рассказывал мне, что она в школе была отличницей – я перестала вообще учиться, приносила сплошные двой­ки. Он мне говорил, что она была лучшей в школе по-английскому – я воз­ненавидела английский. Он рассказывал, какая она гениальная актриса: он вглядывался и вслушивался в меня, пытаясь разглядеть хоть какой-нибудь намек на актерский талант – я возненавидела театр и всё, что с ним свя­зано, он писал в своих стихах, что она такая неземная, такая женственная – я стала носить всё мужское – кроссовки, джогинги, каскетки, я стала играть в футбол и драться на улице с пацанами. Он пытался заставить носить меня юбки-платья и прочее – ничего из этого не вышло: бить он меня не бил, а все остальное на меня не действовало. Я знала, что делаю ему больно и это мне доставляло удовольствие!.. Я ему объявила войну, да – это была война, – он мне сказал, когда мы виделись в последний раз: «Я хотел воспитать из тебя друга, близкого по духу человека – и я не смог ничего сделать. Я проиграл.»…

Замолкает, затем резко встает. и выходит. Слышно как хлопнула входная дверь. Кузьмич, «попав» на интересующую его волну, «поднимает» звук:

«…В ходе обследования дна в районе, где находилась наша лод­ка, был установлен гидроакустический контакт, еще с одной лежащей на дне подводной лодкой. Так как кроме «Курска» других наших субма­рин в районе не было, ее идентифицировали как иностранную…

                                      Входит  Л е ш а   с кипой свежих газет.

                            ...Позднее, был осуществлен радиоперехват: американская подводная лодка, находящаяся в Баренцевом море, запросила разрешения на экс­тренный пятидневный заход в Норвегию и получила его. Источники уточняют, что лодка следует малым ходом, что может быть признаком серьезных повреждений...»

РОГОВ (Леше, негромко). Лешь, ты уверен, что он, Кузьмич твой, он, это... вменяем?..

ЛЕША (отрываясь от газеты). ...Чё-чё?..

РОГОВ. Ну, все у него дома?

ЛЕША. Да я не знаю, я не был у него дома...

РОГОВ. Нормальный он, я тебя спрашиваю?.. Смотри, уже полчаса сидит так вот, молча, по чайнику ложкой молотит...

ЛЕША. Да это сигнал у подводников, он мне рассказывал: два раза по ме­таллу – «Есть кто живой? »...

   «...Не только подробности, но даже сами факты подобных аварий сто­роны традиционно не афишируют. Не исключено, что в данном случае достигнута и специальная договоренность: в связи с этим интересен факт получасового разговора американского и русского прези­дентов...».

                                                                         Рогов разливает

РОГОВ (поднимая стакан, Кузьмичу). За знакомство еще не пили?.. Или нет – за ребят на лодке. Как они говорят?.. «За тех, кто в море»?.. Нет, не то... 

ЛЕША. Я знаю! (встает). «Чтобы количество погружений равнялось коли­честву всплытий!»– верно, Кузьмич?..

                                           Кузьмич кивает. Выпивают. Рогов что-то записывает.

                                                        З а т е м н е н и е.

«...Отвечает Питер Пэл, старший офицер спецотряда водолазов ВМС США: «Там, на глубине, нет иностранцев. Все подводники – братья. Я уверен, что если бы американских моряков попросили, они сделали бы все, чтобы спасти ваших ребят...»

 

 

                                                                    Ванная.

                    В луче света – Р о г о в, с телефоном и записной книжкой в руках.

РОГОВ (диктуя по телефону, вдохновенно). «...Они боролись, когда беше­ный ледяной поток ворвался в отсеки, не оставив и пяти минут надежды или молитвы; когда могильная темнота обступила живых. Они боролись, когда двое суток о них молчали; когда в сотне метров над ними фильтро­валось вранье про «устойчивую связь». Они продолжали бороться, пока правительственная комиссия собиралась – на пятый день после катастрофы – на «экстренное» заседание, а неторопливые консультанты с большими звездами на погонах всё добирались до натовского Брюсселя. Они, задыхаясь от отчаяния и обиды, боролись вопреки предательству адмиралов, отка­завшихся назвать их поименно, и равнодушию Верховного Главкома, который, отмалчиваясь пять дней, катался на скутере по другому, теплому морю. Мо­жет, они борются и сейчас...  Абзац.

...У подводников есть тост: «Пусть количество погружений равняется количеству всплытий»… Постучим же три раза по дереву, или – два раза по металлу. На языке подводников это означает: «Есть у вас живые?». Са­ми они уже перестали стучать по холодной обшивке своей мертвой лодки. Постучим два раза по металлу – с еще мерцающей, как аварийная лампочка надеждой... » (Передохнув). …Ну, как?.. Вас-вас?.. (слушает своего невидимого собеседника). …Ничего не знаю, Вальтер. Я тебе передаю суперталантливо сделанный текст, и мне нужен суперталантливый перевод. И быст­ро. Чтобы завтра уже пошло. Всё. За работу. Арбайтен! Связь прекращаю, рот фронт, но пасаран!..

З а т е м н е н и е .

 

 

На кухне.

А л л а,  К у з ь м и ч   и, зарывшийся в газеты  Л е ш а. Неожиданно Леша бьет кулаком по столу.

ЛЕША.. …Что за ахинею несут эти сухопутные крысы во всех газетах?!. Как это водолазы не могут работать из-за плохой видимости?.. Вон, Кузьмич говорит, что на Баренцевом море в любой шторм нуля не бывает! Если военные боятся лезть под воду, чтобы спасти мальчишек, пусть пустят туда нас с Кузьмичем! Мы освободим пацанов за двадцать минут!..

Входит  Р о г о в.

АЛЛА. Леша, успокойтесь, не надо паниковать, не надо никого вам с Кузь­мичем освобождать, там работают специалисты, я верю, что эти спасательные снаряды сядут, наконец, куда надо и всех спасут…

КУЗЬМИЧ (негромко, но отчетливо). Без водолазов-глубоководников не спасут. При волнении на море ничем другим, кроме человеческих рук, тро­сы закрепить нельзя. Нет таких инструментов. Ни «Колокол», ни спасатель­ный снаряд при таком крене на люк самостоятельно не сядет. Нужно, чтобы водолаз руками подвел его на люк. Там счет на миллиметры...

Рогов, внимательно слушающий «заговорившего», наконец, Кузьмича, пытается «не упустить момент».

РОГОВ. …Владимир Кузьмич, вот что мне интересно: на корме есть люк. По­чему же они через него не выходят? Они же знают, что на поверхности их подберут. Пусть от резкого всплытия будет кессонка, пусть порвутся лег­кие – это ерунда, это не страшно...

АЛЛА. Ой, Гена, что же вы такое говорите, какая же это ерунда, когда лег­кие рвутся?..

РОГОВ (отмахиваясь). Неважно, Алла, – это всё лечат. Главное – они будут жить! (Кузьмичу) Почему же они не всплывают?..

КУЗЬМИЧ. Мало ли почему. Может, потому, что люк заварен...

АЛЛА (изумленно). Как – заварен?.. Это в смысле – его сваркой припаяли?..

РОГОВ. Зачем?..

КУЗЬМИЧ (устало). Учения же – торпедирование, стрельба всякая. Чтоб не сорвался во время «боевых действий». Чтоб от командования по шапке не получить…

АЛЛА. Но это же... это же подло...

КУЗЬМИЧ. Я только говорю, что всякое может быть…

На кухню входит  К а т я.

РОГОВ (Кате). Ну что?.. Как бабушка?..

КАТЯ (думая о своем). Что?.. А... Хорошо, спасибо...

ЛЕША (Рогову). Ничего хорошего. Таблеток наглоталась. Не кричит, не плачет, в обморок больше не падает. Сидит, такая спокойная, аж страшно. Я вот, вроде, посторонний человек, а посмотрел на нее – и давление сразу, и  сердце... Может, врача ей вызвать, от греха?..

З а т е м н е н и е.

«...Многое в этой истории непонятно. Есть очевидные обстоятельст­ва, которые вызывают, мягко говоря, недоумение не только у нас, а и в мире...  За пять, во многом, как видится, потерянных дней, задыха­ющиеся на грунте подводники, может быть, сейчас расплачиваются слишком дорого..»

 

                                                                           Ванная.

Р о г о в, с записной книжкой и телефоном – на связи с «Вальтером».

РОГОВ (диктует). «…Вся история с «Курском» могла так и остаться под грифом «секретно», и мы бы о ней ничего толком не услышали, если бы инос­транцы не заговорили о ней первыми... Негодяи!..» Что?.. Да нет, это не иностранцы «негодяи», это наши... Непонятно?.. Ладно, убери «негодяев»... (Продолжает) «…Драгоценное время упущено. Теперь, вместо того, чтобы спасать подводни­ков, делается все возможное, чтобы максимально засекретить последствия катастрофы. Мурманск и его окрестности заполнили «люди в штатском». Как тараканы они расползлись по всему городу…»  …Что – «откуда я знаю»?.. Ну и что, что я не в Мурманске? Какая тебе, вообще, разница – где я?.. Я передаю информацию, значит я за нее отвечаю! Я тебя хоть раз подставил?.. Да у меня везде «глаза и уши»! Да у меня такие «источники», что... Да вот, передо мной, на столе, такие документы (трясет «Справочником юного подводника»), за которые все разведки мира бешеные бы деньги отдали!.. Или мы работаем с тобой, или я перезваниваю сейчас в Нью-Йорк!.. Да что – «извини»!.. Тут бьешься-бьешься, добываешь эту информацию, иногда в самом прямом смысле рискуя жизнью, и это не пафос, ты знаешь нашу страну – это наша действительность!.. Да нет, я не обиделся, я профессионал, у меня – сначала работа, а потом эмоции. Кстати, об «источниках». Последнее сообще­ние. Опытнейший подводник с большими звездами. Естественно, фамилию назы­вать нельзя: строгий запрет на любую информацию о происходящем, кроме той, что выдают флотские пресслужбы. Пиши «...На корме, как известно, есть люк, через который подводники могли бы без проблем выйти и поднять­ся на поверхность. Почему же они не выходят?.. Да потому, что люк  з а в а р е н!..»

                                                          3 а т е м н е н и е.

«...По мере того, как одно за другим проваливаются усилия россий­ских моряков попасть внутрь «Курска», растут надежды на британс­кий подводный аппарат LR5. Но он окажется в районе катастрофы не раньше субботы, когда спасать, возможно, уже будет уже некого...

... Луч света «заглядывает» в комнату Аллы: Т а т ь я н а  И в а н о в н а   сидит на кровати, устеленной фотографиями сына...

                             …На этот раз, похоже, в черепашьем движеньи к «Курску» повинны не злодеи-русские, а сами британцы. Остается загадкой выбор в ка­честве стартового порта далекого Тронхейма. По версии британских военных, у русских нет в районе катастрофы подходящего корабля, с которого можно было бы оперировать их аппаратом, такой корабль нашелся только в Тронхейме...

  ...К а т я  входит на кухню, садитеся к столу, слушает радио вместе  с   Л е ш е й   и  К у з ь м и ч е м..                                                                                  

                        …Этот аргумент, однако, опровергаютсами пилоты LR5: «На Северном флоте много кораблей, которые мы могли бы ис­пользовать - заявляет старший пилот Том Херон…

...Входит Р о г о в, с карандашом и с записной книжкой в руках. Оглядевшись, он пристраивается в стороне от всех, расположив книжку на подоконнике, что-то быстро пишет..

                              - ...Настоящая причина, думаю, в том, что наше командование, вероятно, не склонно доверять свой суперсовременный аппарат русским морякам. На их судне труднее было бы скрыть технические секреты от их специалистов. Кроме того, Лондон может опасаться за целостность уникальной дорогостоящей подлодки”... »                               

Рогов задумывается на секунду.       

РОГОВ (Кузьмичу). …Владимир Кузьмич, как вы думаете что там у них, внутри, может происходить, что они... чувствуют, извините, – не то слово...

КУЗЬМИЧ. Что?.. Холод жуткий, кромешная тьма… Сколько дней прошло – не знают...

РОГОВ. Ну почему же, спички-то хотя бы у них есть, время можно узнать...

КУЗЬМИЧ. Если и осталась одна сухая спичка, ее зажечь нельзя – недоста­ток кислорода. Ни еды, ни воды…

                                           …Леша крутит ручку транзистора...

    «…Деньги, конечно, не способны помочь людям пережить горе. Но подводники с «Курска» были для родственников не только самыми близкими и дорогими людьми, но часто и единственными кормиль­цами...

  ...По щекам Кати текут слезы. Кузьмич наливает ей в стакан немного водки..

                           ...Хотим предупредить всех:  прежде, чем перечислить деньги, свя­житесь с нами и уточните адреса и реквизиты, по которым надо на­правлять средства. Уже есть опасность того, что в этот трагичес­кий момент кое-кто хочет нагреть руки – открываются не совсем понятно как открытые счета для сбора средств, которые идут от­нюдь не в Мурманск... »

                                   Телефонный звонок. Рогов выходит в коридор, снимает трубку.

РОГОВ (в трубку). Да... Да... Да... Зачем?.. Нет. Нет-нет!.. Ни в коем случае. Им сейчас нужно побыть одним. Никаких журналистов, извините... В беде люди одиноки... Нет-нет, спасибо. Что вы можете им сказать? Боль не слышит чужих «крепитесь», «мужайтесь», «молитесь»... Боль гром­че слов, извините за пафос. Оставьте их в покое... Я? Да, близкий, да, родственник… (Кладет трубку, возвращается на кухню. С досадой). Началось….

                                                               З а т е м н е н и е.

...И снова в темноте высвечиваются - один за другим - зарубежные д и к­ т о р ы:

«...О каком мощном присутствии на всех океанах, о котором мечтает русский президент, можно говорить, и как вообще теперь поднимать флаг в международных водах, когда объект гордости русского флота – подводная лодка новейшей модели – затонула чуть ли не возле сво­ей базы?..»

«...Эта беда осветила давнюю цепь проблем, омрачающих существование российского флота, последней жертвой которых является «Курск». Слабость технологии, ведущиеся от случая к случаю ремонтные работы и невезение не позволяют российскому флоту в действительности быть мощным, каким он казался в годы «холодной войны», в зените своей славы…»

«…Российский военный флот обветшал со времен недавнего паритета с Соединёнными Штатами. У него нет  оборудования, способного работать в штормовых условиях. Из-за сокращений бюдже­та у него больше нет глубоководных спасательных средств. Боевой дух низок, малоквалифицированные экипажи – далеко не редкость...»       

 

 

На кухне.

                       К у з ь м и ч,  просматривающий газеты, Р о г о в   и  К а т я.

РОГОВ. …Как это так – «развод не оформлен»?!.

КАТЯ. Да так – она официально не разведена с ним. Они не живут вместе, это да, и уже лет десять говорят о разводе, даже, кажется, несколько раз подавали заявления, но решения суда еще не было...

РОГОВ (взволнованный услышанной новостью; размышляя вслух). …Если это правда, то это в корне меняет ситуацию... Это же!.. Вот оно то, чего я подсознательно ожидал, что я чувствовал: «Три женщины в голубом»!..

КАТЯ. Почему – «в голубом»?..

РОГОВ. Это я так, не обращай внимания, это я от волнения заговариваюсь, не слушай меня...

АЛЛА (входя). Катя, пойди с бабушкой побудь немножко: что-то она мне не нравится – очень уж спокойная...

Катя выходит.

РОГОВ (Алле). Что же вы мне лапшу... то есть сказки рассказываете?..

АЛЛА. О чем вы, Гена?..

РОГОВ. О чем?.. О браке вашем, то есть о разводе. Ведь вы не разведены с ним?..

АЛЛА. С Шурой? Да... или нет... я не знаю даже. Ну, в общем, мы с ним  не живем, и он месяца три назад опять подал заявление о разводе...

РОГОВ. Он подал. Но суд-то был?..

АЛЛА. Да... или нет, кажется, не было. Нет, точно не было, у меня где-то  бумажка была, ой да – я вспомнила! – суд должен быть во вторник, 24-го августа, видите, я же вам сказала, что мы разведены!

РОГОВ. Да как же вы разведены, если сегодня – 19-е!..

АЛЛА. Ну, почти разведены, осталось четыре дня.

РОГОВ. До чего осталось?

АЛЛА. До суда.

РОГОВ. С кем вы будете разводиться?..

АЛЛА. С бывшим мужем. С Шурой...

РОГОВ. Вы так уверены, что 24-го он будет на суде?..

АЛЛА. ...Нет, не уверена... Но ведь говорят... Ведь можно... Да! Он в заявлении, на этот раз, попросил суд принять решение в его отсутствие, видите, он все рассчитал. Видите, нас разведут...

РОГОВ. Да что за идиотизм, как вас могут развести?! Зачем, вообще, вам нужен был этот развод? Зачем вы его затеяли?..

АЛЛА. Это он затеял, а не я! Ведь это он ушел первый!..

Все это время Кузьмич внимательно смотрит на Аллу. Почувствовав в нем участие, она обращается к нему.

...Да, первый... Всё началось на гастролях в Куйбышеве, то есть в Самаре. Там, в одно время с нами, гастролировал московский областной те­атр... И там был один актер... А тут, неожиданно приезжает Шура... Он вернулся из какого-то своего очередного «похода» и, без предупреждения, так, нагрянул в Самару. Да, все началось оттуда… Нет, конечно, он  не знал ничего! Но что-то чувствовал. Он же стихи писал, а они, поэты, очень сильно чувствуют, у них интуиция очень развита. Он иногда сам пу­гался того, что писал. Ночью напишет что-нибудь, не соображая, что пишет, а утром читает – ничего не понимает – что, откуда... А потом все сбывалось, про что он писал... И тут, в Самаре, в гостинице, я ночью проснулась, пото­му что почувствовала, что он не спит, на меня смотрит. Смотрит и молчит, И я молчу. Я закурила. Он молчит. Я снова уснула. А утром он вышел – я начала искать стихотворение, я знала, что он что-то написал, и точно – нашла: он спрятал, не хотел, чтобы я его видела, потому что сам его, этого стихотворения, испугался, потому что ничего этого, что он написал, еще не было, это произошло потом –

                                             «... Вот и всё. И вещи собраны.

                                             Осень выследила нас,

                                             Голоса молчаньем сорваны –

                                             Помолчим в последний раз.

                                             Комаров из дома выгонит

                                             Дым «Герцеговины Флор»…

                                             А когда до пальцев выгорит -

                                             Время. Кончен разговор... »  -

то есть «Герцеговина Флор» – была, я ее курила, и молчание это наше ночное было, только ничего этого не было; это еще лето было, а вещи он собрал потом, осенью. В театре никто и не знал, что он ушел: он приходил каждый вечер к театру, к концу спектакля, и провожал меня домой, до подъезда, а по­том мы прощались и он уходил – он жил у друга. Он из-за меня и стихи-то свои публиковать начал: мы с ним не могли серьезно разговаривать, всё время какой-то дурацкий иронический тон; вещи-то происходили – куда серь­езнее: мы уже не жили, мы фактически расстались, а сказать друг другу что-то толком, объяснить – что происходит, – не можем: всё шутим… Так мы в эти игры заигрались, что пробиться сами сквозь это не могли. Пытаешься что-то очень важное сказать – а ничего не выходит… У подъезда прощаемся, я ему скажу иной раз: «Может, поднимешься, чаю выпьешь, согреешься? » А он: «Да нет, пойду - Витек (это друг его) там, один…» И я поднимаюсь на пятый этаж од­на, слезы утираю – так грустно вдруг станет... Я ему говорю: «А чё ты при­ходишь-то к театру, встречаешь-провожаешь?..» А он: «Дубленку-то я тебе покупал, на свои, на кровные; если с тебя ночью ее снимут, я себе этого ни­когда не прощу.» Вот тогда-то мы и начали… он начал искать какие-то другие возможности разговора, как-то все-таки мне сказать всё, что он хотел, объяснить... Вот он мне вдруг – так, между прочим, - и говорит: «Ты завтра купи газету местную, не забудь: там, мне кажется, должно быть что-то важное…» Я покупаю, а там  -         

                                   «... Прости за этот холод, этот город,

                                   За то, что так дремучи здесь леса,

                                   Прости за то, что долго детский голос

                                   Мне будет слышен в птичьих голосах…»

...Ну, а я-то не могу, как он, стихи писать, я могу только чужими словами, своих-то у меня нет, то есть есть, но их мало, и они не такие... Я Цвета­еву не очень-то тогда любила, но в тот момент она показалась мне самой точной, близкой по смыслу; я говорю ему: «Ты в понедельник включи телеви­зор во столько-то...» А в понедельник – я ему, в программе «Литературные чтения»: «...Вчера еще в глаза глядел… …Мой милый, что тебе я сде­лала?..» - и так у нас такой с ним странный диалог и продолжался, пока он не уехал из города...

                                     Замолкает. Пауза. По ее щекам текут слезы

...Что это со мной... Сама не понимаю, почему все рассказываю... (Плачет).

КУЗЬМИЧ. Да ты не извиняйся, рассказывай. Вспоминай все и рассказывай. Думай о нем. Кроме тебя так вспоминать его не может никто. Это ему сейчас очень нужно – что бы там с ним не происходило. Это ведь, знаешь, передается, ты не сомневайся – это доказано. Вспоминай все хорошее, неж­ное – помогай ему...

                                                        З а т е м н е н и е 

«...Нынешней зимой я побывал на тяжелом атомном подводном крей­сере стратегического назначения. Прежде, чем выпустить корабль в море, комиссия, среди прочего, проверяет, есть ли на борту аварий­ный запас питьевой воды. Консервированную пресную воду сегодня по обнищанию флота не поставляют. Перед выходом в море офицеры сбрасываются по 20 рублей (это из их-то зарплат!) и покупают бутылки «Святого источника». И комиссия выпускает стратегический ракетоносец, гордость России, в море... »

 

 

                                                                Ванная.

                                          Р о г о в  –  «на рабочем  месте».

РОГОВ (диктует). «...Никто, кроме членов экипажа, не знает, что в дейс­твительности там происходит. Но – хоть и очень приблизительно – представить можно. Кромешная тьма, счет дням потерян, жуткий холод... От недостатка кислорода нельзя зажечь даже спичку. Штатная система... (заглядывает в «Справочник юного подводника») ...регенерации воздуха могла бы обеспечить кислородом экипаж, если бы на борту заработали аварийные источники питания – аккумуляторы. Однако их на «Курс­ке» не оказалось: лодка вышла в море всего на трое суток, и флотское командование распорядилось, из экономии, оставить их на берегу... О за­варенном люке я уже не говорю... Нет питания и пресной воды. Силы под­держивают только мужество и надежда... 100 метров до жизни, свежего вет­ра и солнца... Как это мало! И как непостижимо много для подводников, оказавшихся заложниками Океана!..»

 

 

                                                      Комната  Аллы.

          Т а т ь я н а   И в а н о в н а   и  Л е ш а   рассматривают фотографии.

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. …Значит, Леша, ты думаешь, его не было во втором от­секе?..

ЛЕША (горячо). Конечно, нет! Он, как минимум, в шестом отсеке!..

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. …А мне показалось, что он должен быть во втором... Радио если слушать...

ЛЕША. Ну, ты, теть Тань, даешь!.. «Радио слушать»!.. Они ничё не знают, а что-то говорить надо, вот и несут, что попало! Ты Кузьмича послушай, он знает – кто где, там, на подлодке. В шестом твой Шура, это точно!

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. А шестой – не затопило?..

ЛЕША. Да какой шестой – там и в третьем уже воды нет, кажется. Да и со вторым еще не все так просто, и даже если один-два отсека и затопило - это нормально, таких случаев сколько угодно; в техническом смысле, теть Тань, лодка эта самая надежная, все отсеки наглухо отделены друг от друга, в каждом – индивидуальный запас кислорода, ИЗК сокращенно, и у всех моря­ков... у каждого...

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА (задумавшись, тихо). …Темно-то сейчас как там, поди… Господи!..

ЛЕША. …И у всех, повторяю, теть Тань, моряков – персональные ручные фо­нарики, с которыми они никогда не расстаются!

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА (возвращаясь к разложенным на  постели фотографиям).Это он в детском саду, с колпаком, под елкой... А это с друзьями... Он мне только недавно письмо прислал: «Всё хорошо, мама, не волнуйся, береги себя, скоро приеду в отпуск»… Я когда он приезжает, встречаю его – плáчу, провожаю – тоже плáчу. А он только смеется: «Что ты надумываешь себе вся­кие страхи!..» А в последний раз в машину сел, махнул рукой из окошка, а я чувствую, что он тоже слезы еле сдерживает...

     Поднимается, делает шаг к лампадке в углу, поправляет ее...

…Я, грешным делом, давно в церкви не была, что-то плохо было, ноги бо­лели, может, это тоже повлияло... Но как только,15-го, узнала, что Шура там, на дне, на следующий день пошла в храм, заказала молебен «Врачу души телес наших», молебны Николаю Угоднику, Пресвятой Богородице и соро­коуст во здравие Шуры и всех, кто с ним там...

                                                     З а т е м н е н и е.

 

                                                           Кухня.

                        К у з ь м и ч,  А л л а   и   Р о г о в   слушают радио.

«…По мнению экспертов «Беллуны», версии о столкновении или взрыве торпеды маловероятны. Скорее всего, авария произошла либо из-за ошибки штурмана, либо как результат плохого содержания лодки…»

«…Сегодня «Общая газета» опубликовала «Открытое письмо» Прези­денту страны. Автор письма, известный журналист Геннадий РОГОВ, позвонил нам в редакцию, и сейчас вы услышите фрагменты этого письма, пропитанного гневом, возмущением, болью:

   (Г о л о с  Р о г о в а) «Глубоконеуважаемый господин Президент! Мне стыдно за то, что я являюсь одним из ста с лишним миллионов на­селения страны, о которую вы публично вытерли ноги, и которая через несколько недель, отряхнув с себя пыль ваших царственных ту­фель, простит вам «Курск», как простила Чечню... Все эти дни я наблюдал выражение боли на лицах людей. И только на одном лице не отразилось ничего – на вашем... »

…Далее журналист указывает Президенту на то, как в подобной ситуации поступили бы главы цивилизованных государств... » (Поме­хи)...

АЛЛА (искренне удивленная). Гена, а как же вы видели, что отразилось на его лице, а что нет: вы же с нами были все это время,  здесь – без телевизора, без ничего такого...

РОГОВ (грустно и чуть снисходительно). Профессиональному журналисту, Алла, не нужен телевизор, чтобы  в и д е т ь... И потом, это в метафори­ческом как бы смысле, допуск такой литературный, – уж вам-то я не дол­жен бы объяснять...

            Входит Л е ш а. С его появлением радио вновь обретает голос Рогова:

«...Все это напоминает Чернобыль. Объемами вранья...»

...Леша делает шаг к столу – голос Рогова тонет в эфирных шумах. Алла машет Леше, чтобы тот вернулся к двери, тот отступает на шаг – голос возвращается:

«...Да, нам опять постоянно врали. По неискоренимой совковой привычк­е – замять дело с угробленной лодкой. Но только теперь мы знаем в лицо тех, кто не стесняясь врет в объективы телекамер...»

       Леша, забывшись от изумления, вновь делает шаг вперед, «сбивая» волну.

ЛЕША. (восхищенно). Ты, что ли, журналист?.. Ну, ты даешь!.. Конечно, врут, мать их за ногу!.. (Вдруг, удивленно) Только как ты в лицо-то их знаешь, я вот никого в лицо не знаю, телика нет, а в газетах такие фотки хреновые, что они все друг на друга похожи...

АЛЛА. Леша, Гена так выражается в метафорическом смысле...

ЛЕША. Ааа!.. Понял.

Возвращается «на место» у двери. Сквозь шум и треск начинают проби­ваться отдельные слова. Леша, пытаясь «поймать волну», переносит тяжесть тела на одну ногу...

«...Кажется, вся Россия, затаив дыхание, напряженно следит за раз­витием событий в Баренцевом море...»

Леша наклоняется, покачнувшись, – шум, треск. Леша поднимает одну ногу, разводит руки в стороны, чтобы не упасть…

«...В связи с трагическими событиями на Северном флоте, главы стран СНГ на саммите в Ялте решили воздержаться от участия в культурной программе – концерте мастеров искусств и морской прогулке на теплоходе. В саммите не будут участвовать и супруги президентов. Таким образом, мероприятие приобретет исключительно рабочий характер...»

З а т е м н е н и е .

…В луче света – зарубежные   к о м м е н т а т о р ы:

«…По страницам мадридских газет. «ЭЛЬ МУНДО» пишет: «КУРСК –   МЕТАФО­РА ВОЕННОЙ И ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ДЕГРАДАЦИИ РОССИИ. Россия не распола­гает достаточными рессурсами, чтобы содержать атомные подводные лодки. Российскому флоту не хватает денег на содержание самих военнослужащих. В мае российское командование задолжало личному составу жалованье за полгода...»

«...УОЛЛ-СТРИТ ДЖОРНЭЛ»: «...Этот инцидент еще больше усиливает впечатление, что в российских вооруженных силах царят нищета, беза­лаберность и неразбериха... »

«...ТАЙМС»: «...70 % российского флота находится в непригодном к использованию состоянии, и, при нынешнем уровне финансирования к 2015-му году российский военно-морской флот перестанет существовать..»

 

 

 

20. 08. 00.

На кухне.
Р о г о в,  К у з ь м и ч,  А л л а, Т а т ь я н а  И в а н о в н а, Л е ш а – слушают радио:

«...Надежда, высказываемая военными на то, что в хвостовом отсеке еще может находиться несколько живых моряков, увы, есть не что иное, как акт милосердия к их родным. До того момента, как вскроют отсеки «Курска», пусть у них остается хоть тоненький лучик надежды...»

ЛЕША. Да что он несет-то!.. Ты не слушай его, теть Тань! Штабная кры­са какая-то... Как про них пишут: «...один из высокопоставленных чинов­ников...» – он-то моря и не нюхал, поди... Верно, Кузьмич?.. А вот, послу­шай, теть Тань, чё умные люди пишут… (Ищет в разбросанных на столе газетах, находит, читает подчеркнутое) «...В 60-е годы, после взрыва в Бис­кайском заливе, д в а д ц а т ь  т р и  д н я продержались 12 наших подводников, пока их не отбуксировали в Калининград…»! ... А вот еще: «…При налете на Пирл-Харбор в течение   с е м н а д ц а т и   д н е й  жили 34 американца на легшем на дно линкоре...» А тут-то – неделя ка­кая-то!.. Кузьмич, ну скажи ж ты хоть что-то!..

Кузьмич молчит. Пауза.

         Татьяна Ивановна встает и идет в комнату. На пороге останавливаете.

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА (ни к кому не дбращаясь). …Лучше бы он был в 1-м отсеке... я, наверно, зря так говорю... чтобы уж сразу... Не мучался бы так... (Уходит.)

«...В Швеции и Норвегии нет океанских подлодок, оперирующих на больших глубинах, но там есть водолазы-глубоководники, спо­собные спасать экипажи...

...Алла выходит вслед за Татьяной Ивановной. Рогов идет за ней.…

...В России есть атомные лодки, но нет людей, которые могли бы выручить их экипажи...»

Рогов нагоняет Аллу в коридоре, хватает ее за руку, затаскивает в ванную комнату.

РОГОВ (кивая на дверь, за которой скрылась Татьяна Ивановна). Тут уже ничем не поможешь... Материнское горе – что может быть страшнее?.. Но – есть жестокая реальность, и мы вынуждены с ней считаться... Алла, у нас остается мало времени...

Алла смотрит на него, не понимая.

...Через день-два всё закончится. Надо определяться. У меня все готово. Вы дадите эксклюзивное интервью. Здесь, на вашей кухне будут  в с е. Вы понимаете, Алла? Если я говорю – все, значит – в с е!.. Но вы мне связы­ваете руки! Вы со мной или нет?

АЛЛА. Я?.. Какие руки?.. О чем вы, Гена?..

РОГОВ. Не разрушайте семью, Алла!.. Сегодня какое число? Двадцатое. Официально заявлено, что признаков жизни с подлодки, стуков и прочее, уже несколько дней не поступает. Значит, с того момента, как был услышан пос­ледний сигнал, можно считать экипаж погибшим. Решение суда о расторжении брака, если оно и будет вынесено 24-го – будет неправомерным: нельзя расторгнуть брак с покойником – извините, я, может быть, нем­ножко резок, но у нас нет времени на экивоки. Итак, юридически, вы его жена, то есть вдова уже... На нас, то есть на вас, сей­час смотрит вся Россия, весь мир! «Я весь мир заставлю плакать», как сказал поэт, и мир зальется слезами, поверьте мне, у нас есть все для этого. Три женщкны – мать, жена и дочь, три поколения, перед лицом трагедии, бездны, поглотившей отважного моряка, любимого мужа, добрейшего отца, нежного, заботливого, единственного сына!.. «Женщины и море»! «Три женщины в черном»!.. А?!.

АЛЛА. Подождите... Но я не могу заявить, что я его вдова, это неправда…  

РОГОВ. Да это-то как раз и есть единственная правда; это все осталь­ное – неправда!.. 

АЛЛА. …Но сюда... ко мне... в Киев приезжает через два дня человек, который... с которым...

РОГОВ. Никуда он не приезжает! Вы что?.. У вас есть сердце? Ваш муж, отец вашей дочери – погиб геройски, весь мир на вас смотрит! Из ува­жения к памяти героя – гоните этого вашего нового друга в шею, во вся­ком случае, когда угодно, только не сейчас! Пошлите ему телеграмму, позвоните – пусть он никуда не вылетает, пусть остается там, где есть! Вы – вдова героя, и это – всё!

АЛЛА. …Но я...

РОГОВ. Нет никаких «но»!

АЛЛА. Тише! Татьяна Ивановна услышит. (Выглядывает за дверь. Шепотом, Рогову.) …Она меня никогда не любила. Она считала всегда, что Шуре другая жена нужна, не такая...

РОГОВ. Алла! Вы – лучшая жена в мире! (Предупреждая ее возражения) Да, лучшая жена в мире! Поверьте мне, уж я столько всяких жен видел...

АЛЛА. …Да я с ним… Я ведь ему…  я его...

РОГОВ. Вы его любили! Всегда! И сейчас любите. Вы боитесь себе приз­наться. Загляните в себя, Алла! Осветите фонарем самые потайные уголки вашей души – и вы увидите, поймете, что всю жизнь вы любили его одного! Его, засыпáвшего вас смешными, юношескими романтическими стихами, его – отважного моряка-разведчика, думавшего о вас в дальних опасных походах, его – отца вашей дочери!..

АЛЛА. …Гена, прекратите, я не могу больше!.. (Плачет.)

РОГОВ. Дочь, кстати, теперь сможет учиться, ее примут в институт, в лю­бой, без экзаменов, и государство будет оплачивать ее учебу!

АЛЛА.. …Да какой институт, она школу-то бросила, недоучилась...

РОГОВ. …Доучится! Обязана доучиться! В память о герое-отце! Завтра же она вернется в школу и доучится!..

АЛЛА. Да ее выгнали оттуда...

РОГОВ. Когда это было?.. Вот увидите, как завтра директор школы при­бежит к вам домой упрашивать ее вернуться в свой класс!.. Да что ди­ректор школы – завтра здесь будет директор Украины, то есть президент, да что Украины, да я вам Путина сюда приведу, вот на эту кухню! Да я так распишу вас троих на фоне Баренцева моря, мир весь будет здесь, на этой кухне, вместе с Клинтоном и Папой Римским!.. Да вы посмотрите на себя!.. Алла! Посмотри на себя, я тебе говорю! Ты же талантливая акт­риса, ты же еще ох, как в форме, ты же стоишь «во рву некошенном, красивая и молодая», как сказал поэт, - тебе надо выбираться из этой дыры, это – единственный твой шанс; да с тобой – с такой женщиной, с такой вдовой – да каждый президент будет ломиться к тебе в дверь, чтобы сфотографиро­ваться с тобой рядом, скорбь свою выражая! Я из тебя сделаю живой памят­ник погибшему подводному крейсеру, ты будешь знаменитей самой знаменитой актрисы и все столичные театры откроются перед тобой!..

                                                   З а т е м н е н и е .

 

       

                                                    Комната Аллы.

          Т а т ь я н а   И в а н о в н а  лежит в постели, К а т я – сидит возле.

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА (Кате). Что-то я слабая на ноги... Я в последний раз-­то положила в посылочку ему баночку ветчины, и пришлось взять назад - лишний вес... Получит – кроме шоколада съесть-то ничего и нет... Я ему обещала выслать подушку пуховую, но нигде не нашла, ни в Житомире, ни в Бердичеве... После того, как они, пуховые, подорожали, их не бывает... Ну я надежды не теряю, может, еще появятся...

КАТЯ (плачет). Это я, бабушка, виновата...

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. В чем это ты еще виновата?

КАТЯ. Он из-за меня на эту лодку попал!.. Если бы я не убежала из Се­вастополя, если бы я осталась с ним, он бы не уехал на Север. Я должна была быть с ним, я ему была нужна, а я его бросила одного, я хотела свобо­ды, а он меня никуда не пускал, а сейчас я сама бы никуда не пошла, я бы сидела только возле него, я бы ему у-у-ужины готовила, я бы ему блины пекла, я умею, я бы все делала, все языки бы выучила...

Входит А л л а.

...и во все бы театры-музеи ходила с ним всю жизнь, а я, дура, убежала и теперь я свобод­ная, делаю, что хочу, хожу куда хочу, ни школы, ни языков, ни посуды, ой, я жить не хочу, бабушка!.. (Плачет)

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. Ну, и что ж ты плачешь?.. Будешь ты ходить с ним в театры, и блины свои будешь ему печь; я же его знаю: он из любой про­пасти выйдет живехоньким, обязательно что-нибудь придумает...

Катя плачет, уткнувшись лицом в плечо бабушке, та гладит ее рукой по голове и что-то тихо напевает, как бы убаюкивая ее...

Алла какое-то время стоит, не двигаясь, затем - быстро и бесшумно выхо­дит, осматривается, видит стул, подставляет его к древнему полуразваленному шкафу, стоящему в глухом углу коридора, забравшись на стул, до­тягивается до старого перевязанного чемодана, снимает его, смахивает пыль, развязывает веревки, роет­ся в книгах и бумагах, которыми набит чемодан, наконец находит то, что ис­кала: это магнитофонная кассета. Затем она бросается в комнату Кати, ищет что-то на столе – не находит, хватает Катину джинсовую куртку, трясет ее, из нее выпадает плэйер. Она устремляется в ванную комнату; закрывает дверь изнутри на щеколду, закрепляет в ушах маленькие  наушники, вставляет кассету в плэйер, опускается на пол и  нажимает на кноп­ку. Мы слышим любительскую запись: м у ж с к о й   г о л о с, под незатейливый пере­бор гитары, поет:

                                    Вспомнив с улыбкой меня – минули годы –

                                    Женщина в белом пройдет

  в желтом саду...

                                    Из-за чего я погиб? Из-за погоды –

                                    Слишком прекрасен сентябрь

был в том году…

                                    Небо – такой синевы прежде не вспомнить -

                                    Птиц опускало во двор,

на кипарис…

                                     В тихой, не самой большой – в лучшей из комнат

                                     Девочка пряталась, из

здешних актрис…

                              ...Постепенно, свет начинает уходить со сцены...

                                    ...Я говорил о любви, мучил гитару,

                                    С прозы сбивался на стих,

                                                                                    суп  ей  варил…

                                    Но пропадали супы с рифмой бездарной –

                                    Ей продавец на углу

                                                                        фрукты дарил.

                                    Бросил читать ей свое, начал – Бодлера,

                                    Платье концертное шил

                                                                                из белых штор…

                                    Знал я, что нравится ей друг мой Валера,

                                    Впрочем, не он лишь один…

                                                                                        Но знал я, что

                                                      В наичудеснейшем небе

                                                      Слышал я дочери лепет,

                                                      Видел: качает, лелеет

                                                      Дочь мою белая лебедь…

                               . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . ..

 

 

«...Вчера норвежцам удалось разблокировать вентиль аварийно-спасательного люка. Однако проникнуть на лодку пока не удалось: из-за сильной деформации сдвинуть крышку имеющимися средствами не получилось – иностранцы спешно готовят специальный инструмент...»      

А л л а,  в прихожей, разговаривает с кем-то по телефону.

АЛЛА. …Да... Да... Спасибо... Спасибо большое. Да. Надеемся... Нет-нет, что вы, спасибо, нам ничего не надо, у нас всё есть!.. Спасибо...

В прихожую, из кухни, выходит  Р о г о в.

РОГОВ. …Алла, зачем же вы берете трубку? – мы же договрились: не нужно вам сейчас этого, вам покой нужен, идите посмотрите, что там с Татьяной Ивановной, я положу трубку, идите!.. (Забрав у Аллы трубку) ...Аллё! Вы меня слышите? Очень хорошо… (Подождав, пока дверь в ком­нату закроется за Аллой.) …Что же вы так-то, прямо?.. Естественно, она скажет «нет, не надо»... Сколько вы хотите передать семье?.. Гривен или долларов? Ага! ...Кто я? Извните, я не представился. Геннадий Сергеевич, психолог, «МК»… Что?.. Нет, не «Московский комсомолец»! «МК» – это «медецина катастроф»!.. Понятно, что вдова говорит: «не надо»... Что? Нет, мне ничего еще неизвестно... «Вдова» – это я так, образно выражаясь, нет, конечно, какая она вдова, мы их спасем, надо верить и надеяться до пос­леднего. И все-таки, помогать надо! Но не надо в лоб! Надо деликатно и благородно. Перешлите деньги на адрес и припишите, что это из бухгалте­рии, скажем, Союза театральных деятелей Украины, задолженность зарплаты за несколько лет, или что-нибудь такое, или что вы знали ее мужа и ста­рый долг хотите ему вернуть, или дочке к зиме, к школе, к новому учебно­му году на книжки... Ну, в общем, что-нибудь такое... По-человечески... Эх, не учили нас в школе милосердию...

                                                   З а т е м н е н и е.

 

Кухня.

В с е  обитатели и гости квартиры – здесь, вокруг стола, на котором в центре – стоит маленький транзистор. Все вслушиваются  в   г о л о с   д и к т о р а:

«...Воспользоваться помощью британской субмарины не удается: из-за серьезной трещины на шлюзе «Курска» аппарат не может пристыковаться. Кроме того, оказалось, что водолазы не смогут войти внутрь лодки – не позволяют громоздкие костюмы. Попытки проник­нуть на «Курск» продолжаются...»

Звонок в дверь. Никто не реагирует.

АЛЛА. …Ну вот же, на Филиппинах, кажется, ныряют за жемчугом на 60 метров без аквалангов! Может быть, позвонить им, позвать... попросить, может, найдутся желающие... ну, пройти... внутрь...

Звонок повторяется, на этот раз настойчивей и продолжительней. Ле­ша идет к двери.

РОГОВ (Леше вслед). Никого не впускай, особенно журналистов. (С доса­дой) Всё! Пронюхали, шакалы! Теперь житья не будет...

Леша приоткрывает дверь, выглядывает, и тут же отступает назад, пытаясь захлопнуть дверь, но – поздно, – дверь распахивается, сметая Лешу. В квар­тиру входят двое: первым – о г р о м н ы й   д е т и н а   в кожаной короткой куртке, джогинге и кроссовках, за ним - представительный, хорошо одетый  м у ж ч и н а  лет сорока пяти. Представительный про­ходит вперед, в дверях кухни останавливается, оглядывает всех, задержи­вает взгляд на Алле.

МУЖЧИНА (Алле). Вы, надо полагать, жена?..

                                                       Алла  молчит.

(Представляясь.) Атабеков. Владимир... Примите мои соболезнования... то есть... Ну, вы понимаете... Я всей душой с вами... То, что происходит, это ужасно... Не понимаю, за что они погибают, какая глупость... Я, как только узнал, что вы тут живете, рядом, сразу собрал правление моей фир­мы – коньяк «Атабеков» – слышали? – вот, это я, вот, кстати… (делает знак своему спутнику; тот подает ему изящную красивую коробку) ...тут и фото, так сказать, на коробке… – и объявил: мы должны сделать все возмож­ное, чтобы облегчить участь если не самих моряков, то их семей, тем более, если это наши земляки... Вот мы и решили вам... от нашей фирмы... трид­цать... (смотрит, прищурившись – как бы оценивая – на Аллу) ...А вы зна­ете, пожалуй, вот теперь, столкнувшись, так сказать, с вашим горем вплотную, я думаю... что мы можем поднять планку даже до тридцати пяти... до со­рока тысяч долларов! Да! Я думаю, это будет справедливо! …Только я думаю... (замявшись) ...видите ли, момент все-таки важный, не каждый день, так сказать... тут телевидение за дверью ждет, они уж очень меня проси­ли, чтобы вы им разрешили снять, так сказать, момент передачи... средств… (Спутнику) Сережа, давай их сюда, быстро!

КУЗЬМИЧ. Постой, Сережа, не спеши с телевидением.

СЕРЕЖА (удивленно). Ты че, мужик?.. (Оглядывается на хозяина).

КУЗЬМИЧ. Вы, господин Атабеков, деньги оставьте, это будет, как вы ска­зали, справедливо, но только вы это сделайте уж без камер – им здесь делать нечего.

СЕРЕЖА.. Да ты че, мужик?.. Да ты кому?.. Да я тя, блин, щас...

АТАБЕКОВ (сдерживая его). Сережа... (Алле.) Гражданин – член семьи, я полагаю?.. (Поворачивась к Кузьмичу) Примите мои... 

КУЗЬМИЧ. Не приму. Я не член семьи.

РОГОВ. Это не член! Это истопник, из котельной, в гости зашел...

                                                         П а у з а.

АТАБЕКОВ. Сережа, займись господином истопником.

Сережа делает движение в сторону Кузьмича. Леша, зацепив рукой лежащий на столе нож, придвигается ближе к Кузьмичу.

КУЗЬМИЧ (Сереже). Стой, сынок, где стоишь.

Поднимается из-за стола, распрямившись и став даже, кажется, выше, чем он был, начинает расстегивать свой помятый, бесцветный плащ (точнее, что-то среднее между плащом и рабочим халатом), снимает его. Теперь на  нем – китель военно-морского офицера с погонами капитана 1-го ранга. На груди – Звезда Героя и орденская планка...

Н е м а я   с ц е н а.

АТАБЕКОВ (после паузы). Капитан прав. Телевидению здесь делать нечего. (Заполняет чек. Алле) Вот ваш чек. Будут проблемы – звоните. (Кладет визитную карточку на стол.)

Делает знак Сереже, они оба выходят.

ЛЕША.. …Ну, Кузьмич!.. Ну, хохмач! Где кителек-то смастырил?.. Да еще со звездой?.. Смотри, нас посадят всех еще с тобой... Хорошо еще, что телевизионщики не сняли эту картинку! Хе-хе! А этот-то, Сережа, громила!..

Смеется. Его никто не поддерживает. Все, кроме Рогова, смотрят на Кузьмича.

Рогов берет чек, рассматривает его.

РОГОВ (Кузьмичу, с досадой). Ну вот, Владимир Кузьмич, можете быть довольны! Ваше костюмированное героическое вмешательство нам стоило десяти тысяч! (Показывает всем чек) Тридцать! А ведь он хотел уже сорок написать! (Кузьмичу) Спасибо, заступились за бедных женщин!..

Кузьмич поднимает глаза на Рогова. Тот неожиданно замолкает. Смотрит на Кузьмича, как будто только что его увидел.

РОГОВ. …Да вы что, серьезно, что ли?..

Кузьмич молчит.

3 а т е м н е н и е .

                                          В луче света – к о м м е н т а т о р ы:

«…Это случается не только с русскими. Франция потеряла четы­ре субмарины и 183 подводника погибли – и это в мирное время. Причину гибели подводной лодки «Минерва» тщательно скрывали. Такая же участь несколько лет назад постигла американскую лодку, причем родственникам погибшего экипажа до сих пор не со­общено об обстоятельствах и причинах катастрофы, под предлогом военной тайны...»

 

 

 

ВТОРОЙ АКТ

 

21. 08. 00.

Комната Кати.

Р о г о в   беседует с  К а т е й;  диктофон включен.

РОГОВ (в микрофон). «…А значит, мы должны, мы обязаны рассказывать как можно больше о тех, кто сейчас еще, может быть, ждет помощи под стометровой толщей воды и – под густым илом официального вранья и «секретности»… (Обращаясь к Кате.) Катя, расскажи нам об отце – каким он был, то есть какой он?.. Вспомни, каким он бывает в редкие минуты отдыха – с самыми своими близкими людьми, с теми, кто был ему дороже всего – с тобой, с мамой?..

КАТЯ. С мамой – это ее спрашивайте, а со мной он был нормальный...

РОГОВ. …Ну, вспомни, может, было у вас с ним что-нибудь «ненормальное», не так, как у других, – игры, скажем, какие-нибудь  т о л ь к о   в а ш и,  какие-нибудь условные знаки, слова, только  в а м   с   н и м   понятные...

КАТЯ (подумав). …Да... В общем-то, была у нас... можно сказать, игра…

РОГОВ. Какая?..

КАТЯ. Ну... Переписка наша с ним... Вернее, даже не переписка, а его письма и открытки самодельные, которые он мне посылал...

РОГОВ. Оч-чень интересно!.. Что же это за письма?.. О чем он тебе писал?

КАТЯ. Ну... обо всем – чтобы училась хорошо, чтобы не забывала маме звонить (я же с ним жила), чтобы не курила и все такое...

РОГОВ. Но если вы с ним жили вместе, то почему он тебе письма писал?  Как возникла эта ваша переписка?..

КАТЯ. Ну, забрать-то он меня забрал, а потом решил, что этого мало, надо еще меня воспитывать. Только у него никак не получалось это... ну, воспитание... Он начинает мне про школу, то-сё, а я ему говорю: да ладно тебе, тебя самого-то из школы из седьмого класса выгнали...

РОГОВ. …То есть как его выгнали?.. А как же он?..

КАТЯ. …А он потом подделал справку, что переведен в одиннадцатый и сдал экстерном все экзамены...

РОГОВ (выключая диктофон). …Стоп-стоп-стоп!.. Вот этого всего, как раз, и не надо рассказывать!

КАТЯ (удивленно). Но вы же сами меня расспрашиваете!..

РОГОВ. Расспрашиваю! Но ты же уже взрослая девочка! Должна понимать, что можно сюда (стучит по диктофону) говорить, а что – лучше промолчать!

КАТЯ. Что-же я придумывать должна, что ли, врать про него?..

РОГОВ. Не врать, а промолчать иногда... Тебе что, нечего больше об отце вспомнить, кроме того, что его из школы выгоняли, и что он документы подделывал?

КАТЯ. Почему?.. Есть что... Много чего... (плачет).

РОГОВ. Ну, давай, Катюша, сосредоточься... Это очень важно, ты даже не представляешь, как это важно, и как это нужно всем сейчас – знать о твоем отце всё… то есть не всё, но то, что может приблизить его ко всем людям, которые следят сейчас за... этой историей... Надо, чтобы из этой безликой пока массы – «сто восемнадцать моряков» – стали проступать конкретные, отдельные человеческие лица, со своими характерами, со своими любвями, привязанностями, привычками... С какими-то деталями, мгновения­ми из их жизни, которые никто, кроме тебя не сможет вспомнить и расска­зать... Только тогда люди осознают, может быть, в полной мере, что сейчас происходит в Баренцевом море, только тогда они, может быть, ужаснутся и попробуют сделать все, чтобы это не повторилось... Извини за эти казенные слова, но у меня нет сейчас других...

КАТЯ. Да-да… (плачет) я понимаю... Сейчас вспомню...

РОГОВ. Ну, давай... вот, про открыточки ты хорошо начала... (включает диктофон).

КАТЯ. …Ну, вот, а потом он понял, что на меня это не действует, это его воспитание, что я выключаюсь, когда он начинает мне мораль читать, вот он и придумал эту игру, с открытками и письмами... Он нарисует сам что-то вроде открытки, какую-нибудь страшную гориллу с ремнем, и – подпись в стихах:

                                                      «Если в эту я субботу

                                                      Вновь контрольную работу

                                                      От тебя не получу –

                                                      Я ТЕБЯ ПОКОЛОЧУ!..»   -                                                  он  же мне давал еще дополнительные задания, кроме школьных... Сначала он писал мне, когда куда-нибудь уезжал, а потом, хоть мы почти не расставались, он мне все равно писал и посылал по почте... (Улыбается.) Тут я уже не «выключалась», мне нравилась эта игра, он все смешно делал, он и марки сам делал, он их называл «самопальными»: вырежет какого-нибудь Жан-Клод-Ван-Дамма, или Эдди Мэрфи из журнала – и вместо марки. Но он их так ловко делал, что на почте не замечали и проштамповывали. Иногда, воо­бще, свою фотографию наклеит; один раз откуда-то из-за границы мне приш­ло письмо, а на марке – он, в красном колпаке с кисточкой, и написано – “марроканский король”; не подкопаешься, но он же мастер был вся­кие документы подделы… Ой, извините, забыла...

РОГОВ. У тебя есть эти открытки? Ты можешь их показать, хоть одну-две?..

КАТЯ. Не знаю... Есть где-то... Искать надо... Да я их все наизусть помню. (Смеется сквозь слезы.) Они смешные и короткие, легко запоминаются. На одной он нарисовал две собаки – большая и маленькая – на спаниелей похожие, и подпись:

«Плечо к плечу, и в лапе – лапа

Идут по жизни Дочь и Папа, -

Вслед смотрит каждая собака:

«Похожи как они, однако!.. »

...А еще – только это вы не записывайте, не надо, мне неудобно – на одной открытке были нарисованы носки постиранные – сушились на веревке, и надпись:

                                                     «Красив, лиричен и высок

                                                     Свежепостиранный носок!..»

…- это, чтобы я носки стирала (смеется), мне было тринадцать лет тогда... Я тоже попробовала один раз, марку сама сделала, но меня сразу поймали и оштрафовали; папа говорит, правильно сделали, всё надо делать красиво и талантливо, тогда не поймают... А однажды я пришла домой, слышу – в ванной какой-то шум, звуки какие-то, как на трубе кто-то пытается играть, – я открываю дверь, а там – он в ванной, в трусах и в шляпе, ванная полная воды, и в ней кораблики разные, утки резиновые, у него – в одной руке пистолет водяной, а в другой – пионерский горн, в который он дует изо всех сил; всё забрызгано водой, а над ним – во всю стену – фломастером написано:

«Отважен и холоден взгляд из-под шляпы:

Суровое детство было у папы...

С годами оттаяло сердце героя,

И может расслабиться папа порою... »

(Замолкает. После паузы). …А на каждый день рождения он обязательно мне песню сочинял... (Вдруг, услышав звук транзистора со стороны кухни, вскакивает) ...Ой,, там  же «новости» начались!..(Убегает).

 

На кухне.

Л е ш а    и   К у з ь м и ч   слушают радио. Входит  К а т я.

«...Официально надежда умерла сегодня, в 21.00, когда в гарнизонном храме Святителя Николая отец Аристарх начал молиться не во спасение, а за упокой... То, что происходит сейчас с родственни­ками погибших, называется на языке науки посттравматическим стрессовым расстройством. Справиться с ним надо как можно раньше, пока стресс не принял психоматическую форму. Самое губительное тут искать виновных. В этом дурном деле, считают психологи, увы, активно помогают СМИ. Один выпуск новостей перечеркивает несколько часов упорной работы...»

  Леша и Кузьмич выпивают. Входит Р о г о в.

ЛЕША (Рогову). Вот, тебе, журналист, еще фольклор… (Берет гитару, начинает яростно бить по струнам.)

«…Встаньте все, кто сейчас, водку пьет и поет,

Замолчите и выпейте стоя.

Наш подводный ракетный, наш атомный флот

Отдает честь погибшим героям!.. »

                    Рогов вынимает портмоне. Леша жестом останавливает его.

…Это я не за гривны. Это – бери так. (Поворачиваясь к Кузьмичу.) ...Кузьмич! А Звезда-то за что?..

  …Неожиданно,со всех сторон раздается шум и грохот: холодильник на­чинает трясти, загорается свет, освещается экран телевизора, раздается   г о л о с    т е л е д и к т о р а:

«...По информации нашего источника из штаба Северного флота, национальность иностранной подводной лодки – возможной виновницы трагедии – может быть как американской, так и британской. Это подтверждается и тем, что окраска аварийных буев, о которых вчера мы сообщали, соответствует специальным опознавательным знакам флота Ее Величества...

РОГОВ. …«Окраска буев»... Что за бред!.. Какого буя ищете?!. О! (Вынимает блокнот, записывает. Леше, подмигивая.) ...А ты говоришь – фольклор…

                                                                                                         …У российских спецслужб есть предположение, что при помощи своих специалистов британцы были намерены попытаться уничто­жить доказательства, свидетельствующие о факте столкновения именно с британской лодкой. К таковым относятся, к примеру, фрагменты обшивки, а также те самые вышеупомянутые буи, которые…» -

голос обрывается, экран гаснет, так же, как как и свет во всей квартире, холодильник замирает.

Катя привычно зажигает стоящие повсюду – на столе, на холодильнике, на подоконнике – свечи... 

РОГОВ (возмущённо).  …Да как только можно!.. Англичане первыми бро­сились... Это только мы способны на такое – они спешат к нам на помощь, а мы им – нате вам! – «окраску буев»!.. Такой стыд перед всем миром!..

КУЗЬМИЧ. А вы не спешите стыдиться. В 67-м году, почти на том же самом месте, где сейчас лежит «Курск», английская подводная лодка протаранила наш атомный ракетоносец… К счастью, в тот раз нашей лодке удалось всплыть и вернуться на базу.

РОГОВ. Откуда вы знаете, что это было столкновение, и тем более – именно с английской лодкой?

КУЗЬМИЧ. Потому что я сам видел нашу лодку на ремонте в доке. В носовой части была огромная рваная пробоина размером с грузовик. На моих глазах моряки выгребли около сотни осколков серебряно-цинковых акку­муляторов, которые использовались английскими подлодками. Через нес­колько дней наша разведка сфотографировала эту лодку на ремонте в норвежском порту. Я видел эти фотографии. Англичане, естественно, тогда шума не подняли, молчат об этом и сегодня…

РОГОВ (хватая со стола газету). ...Вот, пожалуйста!.. (Читает.) «...По версии американских независимых экспертов, в трубе торпедного аппарата на «Курске» загорелась не вышедшая до конца торпеда, а от ее взрыва, спус­тя две минуты, сдетонировали торпеды в соседних аппаратах...» Вот вам и вся правда о «столкновении»!..

КУЗЬМИЧ. Полная чушь. Во-первых – н е з а в и с и м ы х  экспертов не бывает. Во вторых – на учениях никто никогда боевыми торпедами не стре­ляет – только практическими, то есть такими, у которых в головной части не взрывчатка, а приборы...

РОГОВ (разворачивая перед Кузьмичем газету). …А вот мнение «Берлинер Цайтунг»… (читает) «...На этих учениях проводились испытания мощного секретного оружия, и «Курск» был потоплен новой противолодочной ракетой...»

КУЗЬМИЧ. …Да кто же испытывает такое оружие на обычных полигонах в обычных учениях? Для этого есть специальные полигоны в закрытых – внутренних водах... Есть и еще одно старое правило: никакие стрельбы, даже самыми обычными торпедами, не производятся, если поблизости нахо­дятся иностранные лодки. А уж такими секретными – тем  более. И потом, по­верьте моему опыту – на субботу подобные мероприятия никогда не плани­руют... Это, случаем, не вы в «Берлинер Цайтунг»  н е з а в и с и м ы м  экспертом работаете?..

РОГОВ (смеется). Нет. Во всяком случае, про «секретное оружие» – не я. …Ну, не знаю... Как бы там ни было, эта ваша английская лодка – это было уже давно. Мир уже сто раз изменился за это время, а вы этого и не заме­тили, вы всё продолжаете жить в  60-х!.. «Холодная война» уже десять лет,  как закончилась! Это уже не тот Запад, которым вы пугали детей!..

КУЗЬМИЧ. Вы правы. Запад уже не тот: сейчас они действуют намного бо­лее беззастенчиво, более нагло. И американский военно-морской флот изме­нился за эти десять лет – сегодня он намного более эффективен, и по сво­ей мощи превосходит эскадры всех остальных стран мира вместе взятых. Это наш флот разворован и продан за гроши греческим и арабским бизнес­менам, а то, что осталось – ржавеет и разваливается. Но ни США, ни страны НАТО не намерены сокращать свой атомный флот, они даже отказываются об­суждать с нами границы зон боевого патрулирования, чтобы  избежать столкновений…

РОГОВ. …Да побойтесь Бога, Владимир Кузьмич! О каких мифических столкновениях вы все время говорите? Да, наши спецслужбы правы, когда  заявляют, что натовские лодки следят за российскими уче­ниями, точно так же, как и наша разведка собирает информацию о натовских маневрах. Но чтобы «Курск» столкнулся с их лодкой – этого не может быть, потому что на Западе невозможно скрыть такие проблемы! В любом случае, где теперь эта неуловимая субмарина? Нет, это как раз тот случай, когда мы пытаемся переложить ответственность на чужие плечи. В нейтральных водах, дорогой Владимир Кузьмич, суда стара­ются держаться подальше друга  от друга, на расстоянии не менее… (за­глядывая в свою записную книжку) ...20-ти километров, соблюдая Между­народные морские правила! Да и при помощи существующих систем прослу­шивания, нет никакой необходимости сближаться. Плюс – (показывает на газету) «Курск» шел под перископом, там работали гидроакустики – с та­ким же успехом можно утверждать, что в «Курск» попал метеорит! (Смеется.)

КУЗЬМИЧ. Столкновение с английской лодкой было одним из первых. До сегодняшнего дня их произошло еще двадцать три, и все двадцать три – с американскими лодками. Причем, это данные только о тех столкновениях, которые не удалось скрыть, не смотря на всю нашу и американскую сверхсекретность. (Помолчав.) …«Холодная война», к сожалению, не окончена. Она толь­ко из нейтральных вод пришла к нам домой. Если и раньше большинство стол­кновений происходило у наших берегов, то теперь их лодки просто живут у нас. В феврале 92-го, в том же районе, где сейчас лежит «Курск», американская «Батон Руж» протаранила нашу «Кострому». На месте остались детали обшивки американской лодки. Кстати, тогда тоже, прежде, чем сообщили об этом, Ельцин с их секретарем Бейкером долго беседовал по телефону. И тогда  Россия не заступилась за своих подводников, замяла инцидент. Через год, опять в том же Баренцевом море, в районе наших учений, американская атомная лодка «Грейлинг» протаранила наш ракетоносец «Борисоглебск». И опять часть обшивки американской лодки застряла в нашем корпусе – доказательства  налицо! – ан нет, все  равно промолчали, чтобы не портить от­ношений с дружественной Америкой. Уже в 97-м, все в том же несчастном Баренцевом море, американская подлодка чуть не спровоцировала аварию, и убралась, только когда ее отпугнули глубинными бомбами...

РОГОВ. Не знаю, не знаю… Может быть. Вам виднее, вы там, под водой, ча­ще бывали, чем я. Но даже если они и продолжают следить за нами – их можно понять: от нас можно ведь всего ожидать, мы стали реальной угро­зой для всего цивилизованного мира, – если нас не держать под контролем, с таким бардаком, как у нас, оно тут всё начнет само взрываться – и уже взрывается, и наши сумасшедшие, никем не управляемые ракеты летят во все стороны, сметая все на своем пути!.. Я понимаю, вам, военному человеку, больно это признать, но это, к сожалению, печальная реальность. Вам все еще хочется верить, что Америка всерьез считает Россию противником, что великое противостояние двух держав продолжается, что она все пытается вызнать наши секреты, что она боится каких-то наших подводных лодок... Да нет, родной вы мой Владимир Кузьмич, мы уже давно не в той весовой категории, мы уже давно ни для кого, тем более для Америки, не представ­ляем никакой опасности; никаких загадок, неразгаданных американцами, у нас нет, как ни оскорбительно вам это слышать! Если они и «живут» здесь, как вы говорите, то спасибо им: благодаря их контролю, может, у нас не все развалится и повзрывается. Они здесь, если хотите, на страже мира! Они мир охраняют для нас и от нас! А враги у них, конечно, есть, только (простите, что я задеваю ваше служивое самолюбие) не мы, мы - не тянем на серьезного врага! Иран, Ирак, Китай – вот теперь кто на ринг выходит вместо нас! А мы – списаны, Владимир Кузьмич! Мы всё врага в них видим: они к нам - открыто, с помощью: если сами не способны – пус­тите нас, мы спасем ваших ребят, а мы их – глубинными бомбами: вот тебе, вражина, не позволим, чтобы ты своими грязными руками наших моряков спа­сала! Мы всё секретничаем, всё в войну играем!..

КУЗЬМИЧ. Да, это так. Конечно, мы не можем достойно поставить их на место: силы не те. Да, вы правы; мне больно признать это... (Помолчав). Теперь они, значит, по-вашему, мир у нас от нас охраняют. Это они, аме­риканцы, в мирных целях построили сейчас в Норвегии, на границе с Росси­ей, новейшую станцию электронной разведки и развернули полноценную военную инфраструктуру. Это в этих же мирных целях в 98-м году впервые были проведены маневры спецподразделений США в Северной Норвегии. И это «нас от нас охраняя», в том же 98-м, они провели полномасштабные учения «Северный кризис», по сценарию которых НАТО вступала в конфликт с сопредельным государством из-за шельфа Баренцева моря... Вы можете мне сказать, что это за таинственное «сопредельное государство», если к нам они, кроме сострадания и любви, ничего не испытывают?.. И если противостояние сверхдержав в прошлом, то что, по-вашему, делают десят­ки американских и натовских атомных подводных лодок в Арктике? Гото­вятся поразить страны-изгои – Китай, Ирак, Иран – из-подо льдов?.. Нет, они нацелены на Россию, патрулируют ее воды. Это вы, молодой человек, прячетесь от реальности...

Леша, все это время внимательно слушавший обоих, наконец отваживается вмешаться.

ЛЕША. Не, журналист, тут Кузьмич прав! Конечно, вам, писателям, виднее, это хорошо, что Запад нам помочь хочет… Только я вот тут несколько дней слушаю радио, читаю газеты, и у меня, вот, концы с концами не схо­дятся с этой западной помощью... С одной стороны, ну да, думаешь, что ж вы, гады, от помощи-то ихней отказывались? Правильно ведь там кто-то сказал: да хоть инопланетян помощь – надо было принимать не раздумы­вая... Но ведь это я на кухне сидя так думаю, и вся страна так думает и кричит: да расстрелять их, подлецов, которые на помощь этого Запада сразу не согласились! Потому что я сижу на этой кухне много лет, и знаю из этих самых ваших газет и из телика, что «холодная война» закончи­лась, что все разоружаются, что все друг другу всё показывают, никаких секретов ни от кого нет, их представители на наших учениях, мы на их, конверсия, в общем, блин, во всю, все друг друга любят и всё такое, и все они, Запад, значит, и НАТО только и ищут: чем бы России еще-то помочь, что бы такого ей доброго сделать?.. И тут, вдруг, подворачивается такая оказия, Запад к нам бросаетя со всех сторон с помощью, а мы – вот тебе! – такой плевок в рыло Западу за все его хорошее!.. Но вот когда, за эту неделю, я почитал и послушал все эти заявления внешних друзей и внут­ренних врагов, то у меня возникает несколько вопросов к нашим, так горя­чо и беззаветно нас любящим друзьям... Ты вот всё кричишь: изоврались все, не хотели сознательно спасать моряков, убийцы все, мол, и пре­зидент, и адмиралы... Суров ты, легок на приговоры... Понятно, что врали. Я думаю так, что они с самого начала знали, что надежды нет. Врали от стыда, да от бессилия, от позора, да от нищеты, в которой стыдно сознать­ся. Врали, конечно, и от страха – ответственность-то какая... Все ведь люди, всех ведь этим шоком шарахнуло... Конечно, если ты такой пост занимаешь – отвечай... Надо, конечно, разобраться и наказать каждого за свое разгильдяйство. Но тогда давай по-честному. Да, наши врали. Но что ж ты или твои кореша-коллеги не возмущаетесь тем, что наши-то бескорыстные друзья из-за кордона, руки которые в слезах протягивают, тоже ведь прав­ду не всегда говорят, то есть вообще никогда ее не говорят, и клещами эту правду из них не вытащишь?.. Вот, что получается: мы проводим уче­ния на нашей всегдашней территории. У нас накрывается лодка. Тут, оказы­вается, во время учений засекли чужие лодки. Дружеские, понятно, но - чужие. Мы, понятно, запрашиваем у друзей-соседей, близких и дальних: слу­чайно ваша лодка не крутилась там? Нет! – обижаются на этот вопрос друзья-американцы, друзья-англичане, – как вы могли подумать вообще! Это у вас, блин, взорвалось, по вашей всем известной бестолковщине, и нас, по­жалуйста, в это не путайте! Ладно, может, и у нас взорвалось. У нас всё может быть. А че это вы так уверены, что у нас? Мы еще не знаем – что, где, а вы уже объявили всему миру в подробностях, как этот взрыв на на­шей лодке произошел? Ну, признаются нехотя друзья, в общем-то, одно суд­но шпионское, «Лояль», было, случайно, в районе учений и оно-то всё и зафик­сировало с точностью и очевидностью. Но оно было далеко. Но тут мы им опять: извините, мол, нас, друзья, за все эти глупые вопросы, но вот тут у нас радиоперехват, что сразу после катастрофы, ваша лодка «Мемфис» запроси­ла срочно разрешения у Норвегии на заход в ближайший, кстати, к месту аварии порт, для ремонта. Ну, отвечают сконфуженно друзья, была, опять слу­чайно же, одна наша лодка неподалёку, но неполадки на ней никакого отно­шения к «Курску» не имеют. И вообще, мы этот заход спланировали давно. Мы им опять: извините, мол, за назойливость, но нельзя ли, чтобы уже покончить со всякими этими нелепыми подозрениями, показать, что на ней такого, на вашей невинной лодке, ремонтировалось, тем более, когда у нас везде такая открытость и взаимная любовь. Ан нет, говорят друзья, шиш вам, а не «характер ремонтных работ»! Ладно, говорим мы, Бог с ним, с «Мемфисом», но вот опять у нас есть сведения, что была там еще и другая сумбарина, называется «Толедо» и стоит она сейчас с развороченным носом в пор­ту таком-то... Можно узнать, что у нее с носом-то?.. Да, совсем уж разобиженно отвечают друзья, в общем, вспоминаем: две было лодки в районе ава­рии, но они, как и этот самый «Лояль», держались на расстоянии от «Курска». А тут, оказывается, норвежская «Марьята», которая тоже там крутилась, только флаг имеет норвежский, а на самом деле – экипаж и техника  аме­риканские. А тут мы спрашиваем у наших английских друзей: а случаем не ваши ли буи потеряны возле нашей лодки, и не от вашей ли сумбарины руб­ка там валяется?.. Ну, тут уж возмущению английскому нет предела перед лицом такого русского коварства: заявить такое, когда английская лодка спешит уже три дня к месту трагедии. Да как язык поворачивается – спросить такое у англичан? А чё ж и не спросить, ведь речь идет не о чем-то невиданном для них и неслыханном, а о деле привычном: на этом же, как описал щас Кузьмич, месте, англичане протаранили нашу лодку, и ни тогда не признались, ни сейчас, когда у нас уже пятнадцать лет сплошное прощенное воскресение и такая всеобщая любовь!.. Чё ж их и не спро­сить, когда и щас (кивает на газету) выясняется, что ко всему этому на­бору натовскому за нашими учениями наблюдала и английская лодка!.. Да какие, на фиг, учения! Как им, бедным-то нашим, там, в этом Баренцевом мо­ре учиться-то, когда там не протолкнуться, шпион на шпионе, всё ждут-не дождутся, когда случай представится проявить себя с помощью, продемонстрировать любовь и дружбу бескорыстную!.. Так чего ж оскорбляться, гу­бы дуть? Вас кто-нибудь приглашал в наше море, участвовать в наших учениях? Нет. Сами, тайком, по-дружески, приползли. Значит, извольте от­ветить: а что это вы там делали?.. Что за ремонт делала одна, и что с носом у другой?.. А пока вы оскорбленно отказываетесь отвечать на все эти вопросы, извините, но версия о столкновении остается в силе!.. А то, что получается: зарезали человека, приехали менты, спрашивают соседей: не слышали ль чего, не заглядывали, случаем, накануне к покойнику? Нет, отвечают добрые соседи, мы вообще этой ночью были в другом месте. А тут – по всей ха­те – отпечатки этих самых добрых соседей. Ну да, мы вспомнили: мы заг­лядывали этой ночью к соседу, но к убийству отношения не имеем. Он вас приглашал? Нет. А как же вы вошли? Да так, окно было открыто, ну, и по-соседски... А что ж вы там делали?.. Ну, так, присмотреть, где что плохо лежит, к сейфу ключи подобрать... Но убивать не убивали. Если честно, то мы даже видели, как покойничек сам себе нож всадил в живот по неосторожности, но мы держались в стороне, согласно кодексу добрососедства, А тут вот говорят, что видели, как вы бродили под окнами с кухонным но­жом, – не могли бы вы нам показать этот нож? Э, нет, отвечают соседи, – мы свои ножи никому не показываем. Тогда, говорят менты, будьте добры, подписочку о невыезде, пока следствие не закончено... Как?.. Нас подо­зревать, которые так покойничка беззаветно любили?.. Нас, которые бро­сили всё, и примчались, накинув белые халаты, чтобы ему искусственное дыхание делать?.. Да у вас, у ментов, совесть есть?..

  ...На пороге кухни появляется Т а т ь я н а   И в а н о в н а, оста­ется стоять в дверях..       

...И теперь, журналист, я крепко задумываюсь: а будь я на месте этих тугодумов-адмиралов – а согласился бы я так, сразу, на помощь этих друзей?..

 ТАТЬЯНА ИВАНОВНА (вдруг, громко). …Им же там нечем дышать!..

З а т е м н е н и е .

Высвечиваются   к о м м е н т а т о р ы:

«...Бесспорно, существует не­кая шкала стоимости человеческой жизни в разных культурах, а уче­ный Самуэль Хангтингтон, пожалуй, первым открыто сформулировал су­ществующую закономерность: чем больше население страны, тем мень­ше стоит жизнь отдельного ее гражданина. Чем выше благосостояние нации, тем меньше она готова жертвовать жизнью своих граждан...»

«...Русские газеты пишут, что главной миссией визита в Москву ди­ректора ЦРУ Джорджа Тенета стали «консультации» о возмещении ущер­ба в связи с гибелью «Курска». По нашим же сведениям, этот приезд связан с судьбой американского бизнесмена Эдмонта Поупа, аресто­ванного русскими в апреле по подозрению в шпионаже. Поуп, в прош­лом офицер разведки ВМС США, обвиняется в сборе информации о баллистических ракетах, находящихся на вооружении подводных ло­док ВМФ России, в частности – на борту «Курска»...»

 

 

 

22. 08. 00.

Ванная.

Р о г о в  –  за работой.

РОГОВ (диктует). «...Разрывая ногтями горло, они стучали из последних сил кувалдой в борта своего гроба, в надежде, что их услышат и спасут. До сердец флотоводцев и власть предержащих эти сигналы не дошли. Потом удары из нескольких букв морзянки перестали слышать и акустики. На дне Баренцева моря образовалась мертвая тишина, которую запоздало нарушили лишь винты спасательных аппаратов... Их похоронили сразу, живыми, а потом неделю морочили всем головы расплывчатыми надеждами на спасение экипажа. И мы им вери­ли – не могли не верить, потому что под водой были живые люди. Для нас – люди. Для кого-то – личный состав, перешедший критическую черту... Все эти восемь дней занимались только тем, чтобы угробить их наверняка. Нет живых людей – нет катастрофы. В том, что на венки, посмертные ордена и склоненные головы потом не поскупятся, можно не сомневаться... Абзац. По правилам офицерской чести, командующий флотом должен был еще в поне­дельник, на третий день, сказать: «У меня нет ни сил, ни средств, чтобы спасти людей». И застрелиться прилюдно. Это сейчас и мнение родственников... »

3 а т е м н е н и е.

 

 

Кухня.

Л е ш а,  К у з ь м и ч,  Т а т ь я н а  И в а н о в н а,  К а т я  слушают радио, точнее – пытаются слушать, потому что Леша никак не может «поймать» нужную волну – сквозь треск и всевозможные шумы лишь иногда прорывается отдельное слово или фраза.

«...И все-таки, надежда есть! По мнению специалистов...» (Помехи.)

Леша пытается вновь выйти на утерянную волну, но безрезультатно - попадает то на музыку, то на рекламу... 

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. …Да скажите же, наконец, правду!.. Не разрезайте сердце на куски...

                                                 Стук во входную дверь.

 Появляется вышедший из ванной  Р о г о в. Леша наливает в стакан водки, пододвигает его Татьяне Ивановне.

ЛЕША. Ивановна, прими антидепрессанта сто грамм...

Стук в дверь повторяется. Рогов идет открывать. Чуть приотк­рыв дверь, он тут же – заметив кожаную сумку, похожую на его, и фотоаппа­рат - пытается ее захлопнуть, но – поздно: плечо с сумкой уже просунулось в дверь.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС (с сильным иностранным акцентом). Я могу видеть гос­пожу Аллу...

РОГОВ (сдерживая дверь и пытаясь выдавить плечо с сумкой в коридор). Нет, не можете!

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. …Но она здесь живет?..

РОГОВ (борясь с дверью). Нет, не здесь! Зачем она вам?

ЖЕНЩИНА. Она мне нужна... Я звонила, но телефон все время соединяет не с теми... Я должна взять интервью...

РОГОВ (с новой силой нажимая на дверь). Так. Всё! Никаких интервью, здесь никто не живет. До свидания. Женщинам нужен покой!

ЖЕНЩИНА. Я вас очень прошу...

РОГОВ (покраснев от натуги, давит на дверь). Не заставляйте меня при­менять силу! Есть элементарная этика, закон, в конце концов! Да! Вы на­рушаете закон... Мой дом – моя крепость! Вы знаете, как вас, журналистов, называет народ? Шакалами. Имейте сострадание. Уйдите.

ЖЕНЩИНА. Но вы же… тоже... журналист...

РОГОВ. Я?!.. Откуда вы знаете?

ЖЕНЩИНА. …Не знаю... По запаху... Вы журналист?

РОГОВ. Да. Но я – случай специальный. Я вообще – родственник. Уходи­те. Или нет, стойте. Вы же разнесете по всему миру. Они налетят, эти стервятники, коллеги то есть, братья по розуму. (Раздумывая). Что, мне вас запереть в какой-нибудь шкаф, пока момент опасный схлынет?.. Да тут места и так-то нет...

ЖЕНЩИНА. Не надо меня запирать, только не выгоняйте меня, я даю вам слово, я буду тихо, мышкой...

РОГОВ. Я знаю вас, тихих мышек, мышка– ворушка... мышка-борушко... Я тут высиживаю, работаю в поте, а тут такая вот мышка – прыг на гото­венькое – и уведет материал из-под носа!..

ЖЕНЩИНА. О!.. Я клянусь вам, что не передам никуда ни одного слова без вашего разрешения! Только, ради Бога, не выгоняйте меня! Я вообще ни сло­ва не напишу! Хотите – я вам отдам диктофон и все мои ручки и каранда­ши...

ЛЕША (вышедший в коридор вслед за Роговым и наблюдавший всю сцену). Мало – нашу лодку потопили, ребят угробили, мало отказываются от всего, они еще сюда, к нам, на кухню, вражины, ломются, друзья то есть...

Уходит на кухню, где, после ухода Татьяна Ивановны и Кати в комнату, остался один Кузьмич, слушающий радио.

ЖЕНЩИНА (протягивая Рогову руку). Наоми.

РОГОВ. Рогов... Геннадий... Гена. Запомнили? - никаких интервью!

                                Наоми согласно кивает. Они входят на кухню.

«…Город-герой Мурманск, Богом забытый, в течение нескольких дней стал крупным коммерческим центром. Несколько сот инвесторов в лице российских и иностранных журналистов изменили здешнюю жизнь до неузнаваемости. Все ведущие телекампании мира по нес­колько раз в день дают прямое включение, а передавать фактичес­ки нечего. Журналисты буквально рыщут по улицам, мечутся между вокзалом и аэропортом, пытаясь найти хоть что-то похожее на ин­формацию. Убитые горем родственники впадают в шок, когда видят ораву журналистов, готовых растерзать их на цитаты для своих ре­портажей. От всего этого выигрывают только местные бары, гостини­цы и казино, которые получают беспрецедентную прибыль. В трех лучших отелях города журналисты закупили все номера – даже феше­небельные – с сауной и джакузи...»

РОГОВ (хитро подмигивая гостье, негромко). А у нас здесь – ничё… спокойно. Сидим, не суетимся, водочку, вот, пьем... А я как почувствовал, когда всё началось: все рванули туда, в Мурманск, а я себе думаю: «Нет, Гена, иди от обратного...»

НАОМИ. Я была там, в Мурманске. Ужас. Их действительно там тучи – со всего света... Поскольку информации никакой, делать нечего, – вся прес­са – и наша, и ваша – в массовом порядке дико пьет, «заливает свое горе», играет в казино, а спрос на путан намного превышает предложение... Ком­мерсанты, таксисты, и местные валютчики в восторге: «Конечно, моряков жалко, но, Господи, только бы это подольше не кончалось!..» Эта трагедия преврати­ла Мурманск в лучший международный бордель...

РОГОВ (вздыхая мечтательно). Эх, на один бы денек, конечно, слетать можно было бы!.. Ну, да ладно, каждому свое: Рогову – рогово, Борушке - борушкино... 

«...Пока неизвестны суммы переводов, сделанных тысячами частных лиц. Коммерческая тайна - сбор от концерта Филиппа Киркорова. Попечительский совет под руководством писателя Василия Аксено­ва, по словам Бориса Березовского собрал на свои счета в Москве и Нью-Йорке уже более миллиона  долларов. Рабочие компании АЛРОСА – дневную зарплату – полтора миллиона рублей. Украинский футболь­ный клуб «Шахтер» пожертвовал 100 тысяч долларов...

                …Рогов,вынув свою записную книжку, что-то быстро подсчитывает…         

      …Ракетные войска стратегического назначения России – более миллиона  рублей… О крупных переводах семьям подводников объявило руководство двадцати шести регионов России, ряда крупных предприятий и компаний. Не уточняются суммы помощи, поступающие на расчетные счета из Грузии, Эстонии и ряда стран Запада...»

                                                Леша разливает. Все выпивают.

РОГОВ (Кузьмичу, как бы продолжая давний разговор). …В прин­ципе, если мы промолчим про американцев, которые – кто его знает, на самом деле, что там приизошло? – во всем виноваты и смылись, как нашкодивший водитель с места аварии, то мы получим хороший предмет для политического торга с ними...

Свет с кухни уходит, освещается комната Аллы, где сейчас нахо­дятся Т а т ь я н а   И в а н о в н а   и   К а т я.

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА (непонятно, то ли она обращается к Кате, то ли разговаривает сама с собой). …Я узнала про лодку и сердце сразу екнуло. Поняла – мертв сыночек. Но не могла признаться себе. Вот, думаю... Нет, еще ничего не известно... Пока в поезде ехала, всё мо­лилась. И здесь тоже молилась. Сигналы подают, значит, живы... А оказывается, вся лодка затоплена. Кто же тогда сигналы подавал? За­чем матерей обманывать?.. (Задумывается.)

«...Потрясает отношение к трагедии рядовых американцев, а также американских военных моряков. В военном атташате Рос­сии в США в эти дни раздавались сотни звонков: люди предла­гали свои варианты спасения лодки…

                                        ...Возвращается свет на кухню...                                                                                                               

...а также материаль­ную помощь. Чеки от американцев на специальный счет в «Риггс-бэнкс» самые разные – от пяти до пятисот тысяч долларов. Сбор средств организовала также и здешняя Русская правос­лавная церковь США.…»

РОГОВ (цокает языком, просматривая газеты). …Смотри ты, что творится... Одни фонды везде... Все теперь откупиться хотят... (Вдруг, удивленно) Владимир Кузьмич! Да тут про вас пишут!.. (Пока­зывая Кузьмичу газетную страницу) ...Это не ваша фамилия?.. Ну да! Вот, читайте: «ВСПЛЫТИЕ.»… «...Всё это уже было: 24-го июня 1988 года, в бухте Саранной... ...после столкновения с иностранной подводной лодкой, на глубине 60 метров затонула атомная подводная лодка... Из 120-ти человек 10З выжили благодаря  неординарному решению капитана I-го ранга Владимира Кузьмича Богомолова, офицера, который не побоялся взять на себя ответственность... Он буквально вытолкнул своих матросов на поверх­ность...» Владимир Кузьмич!.. Дорогой вы мой… Да что же вы молчите-то? Вы же это уже пережили всё... А я-то, дурак... Да нет, я с самого начала понял, что этот истопник – о-го-го! – не простой... Нет, да как же так можно! Вы должны всё рассказать, ведь это людям сейчас – вот как нужно!..

ЛЕША. Ты, правда, Кузьмич... расскажи... Конечно, журналист прав, людям это нужно знать, но, главное, тебе это нужно... Ты же ведь черный весь – не от угля в котельной, а оттого, что ты в себе держишь, не выпускаешь... Теперь я тебя вижу. Ты своих матросов вытолкнул, а сам-то – там, на дне остался... Давай, рассказывай, Кузьмич... Всплывай...

Кузьмич задумывается, опустив голову на руки. Рогов включает диктофон. Наоми – тоже, однако, Рогов, заметив это, протягивает руку, забирает ее диктофон, выключает его и кладет к себе в карман. Кузьмич еще какое-то время сидит молча, затем начинает говорить.

КУЗЬМИЧ. …Да что рассказывать... Утро, как утро... Первая смена го­товится к завтраку. В 7.10 акустик докладывает: «Горизонт чист». И че­рез три минуты вдруг – страшный удар. Свет погас, звон, грохот – стол накрыт уже был – посуда сыпется... С ужасом чувствую, как корма завали­вается. Под аварийной лампочкой вижу желтое лицо трюмного старшины, который мне что-то кричит. Потом до меня доходит, что он кричит: «Падаем!..» Приказываю продуть среднюю цистерну. Лодка начинает валиться на нос. И снова – грохот, треск, – это мы на грунт упали... (Пауза) ...Что это такое – аварийная лодка, лежащая на дне, без света, без связи и вентиляции, я знаю очень хорошо. Во всех отсеках по колено, а то и по грудь, хлюпает вода, все лежат вповалку, высунув головы в воз­душный пузырь, оставшийся над поверхностью воды и постепенно сжимающий­ся... Самый страшный удар по психике – даже не то, что лодка частично затоплена, а тишина, наступающая после того, как все двигатели останов­лены, а реактор заглушен. И в этой тишине только слышно, как поскрипы­вают и потрескивают переборки, которые, кажется, вот-вот не выдержат и сомнутся, как консервная банка, под напором воды... О моральном состоя­нии экипажа говорить не приходится... После двух суток в этой кромешной тьме и духоте, среди трупов погибших при взрыве ребят, среди плава­ющего в воде дерьма, понимаю, что надеяться не на что, надо самим что-то делать. Вызываю добровольцев. Трое вызвались всплыть на поверхность, чтобы доставить донесение спасателям, которые, как я думал, должны уже были находиться где-то наверху. Сутки проходят – ничего от них не слышно, ну, да никто и не верил, что они выживут. Делаю еще попытку. На этот раз, чтобы избежать «кессонки» – резкой перемены давления – сделали, как в учебниках учат: выбросили в море трос с узлами, на которых надо останавливаться, чтобы давление уравнивать. Отправил первым своего самого опытного подводника. Опять сут­ки проходят – тишина. Потом выяснилось, что он погиб от переохлаждения, слишком длительным был подъем. На четвертые сутки вариантов не остается, командую: «Все – наверх, экипажу произвести свободное всплытие со смер­тельным риском!» (Помолчав.) …Знаешь, что может остановить панику, охватывающую молодых ребят перед лицом скорой гибели? Только опас­ность еще более близкая и реальная – приставленный ко лбу пистолет. Так, с пистолетом, я и продежурил двое суток у торпедного аппарата, че­рез который выталкивал их наверх. Некоторые угрожали, пытались подку­пить других, чтобы проскочить вперед... в общем, почти как во всех оче­редях... Меня уже никто не ждал наверху, когда я сам, наконец, вылетел, как пробка, на поверхность… Когда на вторые сутки пришел в себя – уз­нал, что все было не зря: при подъеме погибло только двенадцать чело­век из ста пятнадцати. У всех разорванные легкие, кровавая пена изо рта, но живы... 

  П а у з а .

ЛЕША. …Так Звезда – за это?..

КУЗЬМИЧ. Звезда – за Северный полюс. А за это – меня под трибу­нал хотели: мол, авария произошла вследствие моего неквалифицирован­ного управления лодкой, но потом, после осмотра лодки, убедились, что было столкновение: в носовой части – гигантская вмятина, точно копирующая контур другой лодки. Судить не стали, но отправили досрочно в запас. Потом я узнал, что нас протаранил американский атомоход «Гэтоу». Они тоже, оказывается, легли на грунт с пробоиной (их капитан недавно написал книгу об этом), но потом все же верну­лись на базу. Капитан был награжден высшим военным орденом. Меня же не посадили, и на том спасибо. Списали на пенсию...

П а у з а .

 Кузьмич сидит, глядя перед собой. Т а т ь я н а   И в а н о в н а, которая вышла из своей комнаты в начале рассказа Кузьмича и все это время, стояла в дверях, слушая его, подходит к Кузьмичу, прово­дит рукой по его седым волосам...

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА (гладя Кузьмича по голове) Сыночка мой... Вот и хорошо... Вот и хорошо...

...Свет постепенно уходит с кухни...

«...Не меньше медиков, родственникам помогают священники. Намест­ник Трифонов-Печенгского мужского монастыря игумен Аристарх каждый день служит молебны в местной часовне. В понедельник была отслужена панихида. Правда, без имен. Надо верить, что кто-то еще жив...»

 

 

Ванная.

 

РОГОВ (диктует). «...И когда никаких вариантов уже не оставалось, а помощь все не шла, на четвертые сутки капитан скомандовал: «Все – наверх! Экипажу произвести свободное всплытие со смертельным риском!..» Он своими руками выталкивал через торпедный аппарат мальчишек, которых доверили флоту отцы и матери, отправляя их в жуткое стремительное вос­хождение к жизни или к мучительной смерти...»

З а т е м н е н и е .

 

 

Комната Кати.

К а т  я   и   А л л а,  которая сидит на постели, с Катиным плейером в руках, слушая все ту же кассету. На глазах у нее слезы...

АЛЛА ( снимая наушники).  …Как бы я хотела, чтобы какое-нибудь чу­до произошло, и он оказался жив... (Чуть удивленно, как бы прислушива­ясь к самой себе). Ты знаешь, оказывается, я его все-таки любила... Да, теперь я понимаю,что я его любила… (Вытирая слезы)... Господи, если бы хоть что-нибудь можно было бы изменить, вернуть!.. А вдруг какое-нибудь...  

КАТЯ (обрывая ее). Брось, мама. Никого ты никогда не любила. Ни его, ни кого другого. Только не обижайся, я тебя не осуждаю, не упрекаю. Ты не виновата, я знаю, ты просто не можешь никого любить. Не можешь и всё. Это у тебя от природы, я поняла. Как у тебя от природы, или от Бога, не знаю, талант театральный, как у папы, от природы был талант к языкам иностранным и к стихам смешным, как у меня от этой самой природы во­обще никаких талантов нету, так у тебя от природы нет этого таланта – любить. Не сердись, я же вижу, что ты и хотела бы, и пытаешься и меня любить, и папу, а не можешь. Не дано тебе...

Катя выходит. Алла сидит все так же на постели, с плейером и наушниками в руках...

                                            Стук в дверь. Входит  Р о г о в.

РОГОВ. …Вы слышали, что  н а ш - т о,  в Видяево, выкинул? Всем ближайшим род­ственникам – по 126 окладов, плюс страховка... И это только официаль­но! А смотрите (трясет газетами, зажатыми в руке) сколько фондов открывается каждый день!.. Прям, как грибы... Я приблизительно так, сегод­ня подсчитал – да это на каждого ближайшего где-то около ста тысяч получается. Долларов! А?! Что?.. И это – не считая квартиры в любом городе России! И это только сейчас! А через несколько дней этих   фондов будет еще больше! Уже – видели? Президент дал столько, Березов­ский – тут же  –  в десять раз больше! Пусть соревнуются, нам это только на руку!..

АЛЛА. ...Да нет, Гена, это же не мне... Я не могу брать эти деньги, я не имею права...

РОГОВ. Как раз вы-то право и имеете!

АЛЛА. Я говорю о другом праве... о моральном...

РОГОВ. Оставьте, ради Бога! Он сейчас смотрит на вас, и, поверьте мне, умоляет вас взять эти деньги! Отдайте ему этот последний долг, возьми­те эти деньги из уважения к нему, в память о вашей юношеской любви, на­конец! Эти деньги – ваши и вашей дочери, и глупо отказываться от них!..

 Смотрит на Аллу, которая сидит все так же, не двигаясь; по щекам ее текут слезы...

(Устало) ...Да что это я, в конце-то концов, деньги  ваши, не мои... (Выходит) .

Свет постепенно «уходит» из комнаты Кати и переходит на кухню, где  Л е ш а,           К у з ь м и ч   и   Н а о м и   слушают радио. Входит   Р о г о в.

«...Получить деньги, кроме родителей также имеет право суп­руга, состоящая на день гибели военнослужащего в зарегистрированном браке с ним, усыновители, дедушка или бабушка, дети не достигшие 18-ти лет. Все необходимые документы будут оформлены в течение пятнадцати дней... »

ЛЕША (Кузьмичу). ...Может, конечно, он и прав, журналист наш, когда  говорит, что с этими выплатами они вину заглаживают, спасают президен­та, а только мне наплевать, какая у них там цель – ясно, что у них всег­да есть свои цели, нам непонятные. Главное – дети-сироты и вдовы полу­чат эти деньги, если, конечно, их не разворуют, пока  они до них будут ид­ти... Это с одной стороны. А с другой, я думаю, Кузьмич, а чем мужья и сыновья, погибшие в Чечне, хуже этих моряков, извини меня, конечно... А у их вдов не просит прощения Президент, о них не вспоминает министр обо­роны, и траур по стране не объявляют... А там каждую неделю по «Курску» гибнет... И Березовский им миллионы не дарит. Как же он, Президент, сейчас в глаза матерям ребят, погибших в Афгане и в Чечне, смотреть будет?..

НАОМИ. Вы правильно сказали, Леша, – как бы ни было, а прецедент че­ловеческого отношения государства к семьям погибших солдат, создан, и это очень важно...

ЛЕША (удивленно). …А я это сказал?..

РОГОВ. Господи, Наоми, ну ладно – Леша, – он наивен, как ребенок, но вы же – профессиональный человек: это же видно невооруженным глазом, что он просто откупился от родственников в Видяево, иначе они бы ему не дали уйти оттуда живым. Но – поздно. Он уже проиграл. Мир увидел и уже никогда не сможет этого забыть – что он продемонстрировал полную несостоятельность. Он не выдержал этого испытания, и вот результат – на­род и пресса объединились против власти! «Плыла, качалась лодочка…» – Эту лодку народ ему не простит!

НАОМИ. Подождите, Гена, что ж вы так радостно валите все на него? Вам известно не хуже меня, что катастрофическое состояние вашего флота свя­зано не с нынешним президентом, а с пятнадцатилетним периодом различ­ных экспериментов над армией...

РОГОВ. Что вы все – сразу про эти пятнадцать лет! Когда его выбирали, он говорил, что Президент отвечает за все! Вот и пусть отвечает! Он должен был сразу вылететь к месту аварии! Вот у вас, в Америке...

НАОМИ. У нас в Америке, Гена, когда терпят бедствие наши подлодки (а тридцать одна из них погибла), то никто ни разу не предписывал прези­денту США, где он должен  на этот момент находиться.

РОГОВ. Ну, не знаю, ваши же газеты пишут, что он должен был там нахо­диться!

ЛЕША. Я так думаю: конечно, он должен был быть там. Это он глупость большую сделал. Только вам ведь все равно, где бы он ни был – я не про тебя (Рогову), я – про всех ваших, – вам главное показать, что вы – тоже власть, что вы можете на него прикрикнуть. Ведь прилети он туда, в этот Североморск, вы бы, журналисты, первыми его с грязью и смешали за это: «зачем он здесь нужен?», «лучше бы остался на своем посту», «пусть не мешает работе»...

РОГОВ. Не знаю, что было бы, если бы он прилетел туда, только он туда не прилетел. И это – главное! И вранье бесконечное о лодке – фак­ты! И отказ от иностранной помощи – тоже факты! А факты – великая сила! (Наоми) Вот, Леша мне тут объяснил очень компетентно, почему мы не мог­ли принять иностранную помощь, я чуть не заплакал, расчуствовавшись, такую он картинку нарисовал про бедных адмиралов... Ладно, меня они не слышат: нет пророка, как говорится... Но хоть вы-то, наконец – вы же не по рассказам очевидцев знаете, что такое демократи­ческое общество, – скажите им, что все секреты государства не стоят хотя бы одной жизни подводника! И ни президенту, ни нашей стране от этого вранья и от этой подлости в глазах всего мира не от­мыться никогда!.. 

НАОМИ. Да, врут, и это всем видно. И это ужасно. И стыдно. Только не ставьте, ради Бога, нашу хваленую демократию в пример. Ваша демократия молодая, а у нашей опыта побольше, поэтому наши политики врут хитроум­ней и изощренней. Да, беда ваших в том, что они еще не научились врать, как на Западе. Вы думаете, общественности натовских стран известно, сколько самолетов было сбито в прошлом году над Югославией? Где спис­ки погибших летчиков, или нашей прессе не хватает вашей московской напористости?.. Или, быть может, британским семьям, осиротевшим однажды после невозвращения одного из траулеров из Заполярья, объяснили в Лон­доне, что на этом судне, втайне от рыбаков было смонтировано разведыва­тельное спецоборудование?.. Да что там вчерашние тайны «холодной войны», когда сегодня от родственников ста пятидесяти немецких туристов, раз­бившихся под Парижем на «Конкорде», утаиваются обстоятельства следствия! И если бы ко дну пошла наша, американская субмарина, или английская, пригласили бы мы русских на помощь? Нет, не думаю! Ни русские, ни французские спасатели туда бы не были допущены ни при каких условиях. Секретность – это безумие военных, этих медных лбов. Пентагон в этом смысле не уступает командованию Северного флота. И для справки, Гена: первая «спа­сательная» мини-лодка, построенная у нас, в Америке, на самом деле была замаскированным разведывательным аппаратом, предназначенным для прос­лушивания ваших подводных телефонных линий, и это тоже – факты, которые, как вы говорите, великая сила!.. Ваше правительство допускает массу ошибок, его надо критиковать, но вы же не критикуете, вы (кивает на кипу газет) радостно сводите с ним счеты за что-то...

РОГОВ (смеясь). ...Наоми, я вам не верю – вы не американская журналистка, вы получаете зарплату в «Правде», или нет – в «Красной Звез­де»!.. (Берет одну из газет, находит нужное ему место). ...Вот –  смотри­те, читайте – один красивый, человеческий жест, который перечеркивает весь ваш страстный монолог: вы, то есть они, то есть американцы, подняли где-то у Гавайских островов со дна нашу лодку, или только ее часть, и в этой части оказались тела наших восьми моряков, и они захоронили тела наших ребят с воинскими почестями, на своей военно-морской базе в Сан-Диего, как героев! Сколько благородства, сколько достоинства! Кстати,  операция по подъему вам – им! – обошлась в 350 миллионов долларов!.. Что ?!.

КУЗЬМИЧ.  Эти миллионы они тратили не для того, чтобы торжес­твенно захоронить наших моряков. (Наоми). ...Тогда наша дизельная К-129 столкнулась с вашим атомоходом «Суордфишь». Наши, как только была поте­ряна с лодкой связь, начали ее искать. Американцы, естественно, ничего не слышали, ничего не знают. Около ста кораблей, сотни самолетов утюжили этот район целый месяц, всё безрезультатно. Американцы все время клялись: «понятия не имеем, о чем вы». Но как только наши ушли оттуда, они тут же начали готовить операцию по подъему лодки: они прекрасно знали, где она, и что с ней произошло. И интересовали их не наши трупы, а ос­тавшиеся на борту ядерные торпеды и ракеты Р-13, а также секретные шиф­ры и коды. Несколько лет они строили специальное судно с платформой, и в семьдесят пятом почти было подняли лодку, но в последний момент корпус лодки разломился, и в клешнях у них остался только нос, а в нем – несколько искореженных торпед и тела восьми моряков. Спасибо, похоронили по-люд­ски. Кстати, в той истории много сходного с тем, что происходит сейчас: через несколько суток после исчезновения нашей лодки, в японский порт Йокосуки (ближайший к месту гибели К-129) заходит американская атакую­щая атомная лодка «Суордфишь», у которой сильно помято ограждение руб­ки. Ей быстро делают косметический ремонт, после чего она возвращается на свою базу и исчезает из поля зрения на полтора года. Столько времени занял более серьезный ремонт...

НАОМИ. Я слышала об этой истории. Сведения о ней – хоть и поздно – все-таки просочились в нашу печать. С экипажа была взята подписка о не­разглашении обстоятельств столкновения...

КУЗЬМИЧ. ...И, так же, как сейчас, версия Пентагона, поддержанная всеми СМИ, и нашими в том числе: на советской подлодке произошел взрыв; и так же, как сейчас, на наш запрос – что делала «Суордфишь» в Йокосуки? – они отказались отвечать...

ЛЕША (неожиданно сильно ударяя кулаком по столу). Опять отказались отвечать?.. Смотри ты, моду взяли: стукнуть – и в Йокосуку! Что ж вы делаете, суки, в этой самой Йокосуке?!.

             Пауза, в которой слышно,проснувшееся от Лешиного удара, радио:

    «...Так прошел сегодняшний день, который, кстати, считается официальным Днем российского флага... Таким же непраздничным будет и День города: в связи с объявленным трауром праздничная программа будет зна­чительно сокращена – отменится практически вся развлекательная часть мероприятия, то есть никаких, запланированных ранее, маскара­дов и народных шествий не будет…»

З а т е м н е н и е .

В луче света – к о м м е н т а т о р:

«...ФАЙНЭНШЛ ТАЙМС»: «...Хотелось бы думать, что гибель «Курска» приведет к изменению западной политики в отношении России. США и другим странам НАТО необходимо предоставить Москве как можно бо­лее убедительные аргументы, что сокращая свои арсеналы, она оста­ется в безопасности. И дело не в проявлении великодушия по отношению к Москве. Стабильная Россия, имеющая эффективные вооруженные силы – это ключевое условия для сохранения мира на планете... »

 

 

23. 08. 00.

Кухня.

Л е ш а   слушает радио.

«...Указом Президента России сегодняшний день объявлен Днем Траура. На всей территории страны приспущены государственные флаги... »

«...Упокой их души, Господи... »

«...Правительство Украины приняло решение оказать материальную помощь семьям и близким погибших подводников, проживающих на Ук­раине. Размеры денежной компенсации пока уточняются. Координи­руется эта работа непосредственно администрацией Президента Украины. Уже устанавливаются соответсвующие контакты с родст­венниками погибших моряков... »

 

 

Ванная.

РОГОВ (по телефону). ...Рома, привет! Узнал?.. Что?.. Читал? Ха-ха! Спасибо...  Убийственно,  говоришь?  Да что там, стараюсь по мере сил.  Но это всё семечки по сравнению с тем, что я тебе сейчас надиктую. ...Да, старик, тебе повезло: в свою контору я не могу по принципиальным мотивам – Вадика надо немножко наказать, а Запад – ни немцы, ни аме­риканцы – не потянут: непереводимо. Игра слов. …Да, с этим у меня всег­да было нормально... Но ты тоже хорош: помнишь, в институте, ты этому, никарагуанцу хромому, как его звали, забыл, выдал: «Ни кара, ни гуа – а туда же!..» А этому, ты... Асланбеку – помнишь? – «Ваш Коран писал баран!»... Да что ты! Я тебя, брат, часто цитирую: ты единственный мне в этом деле достойный конкурент был... Ну, вот, в общем, я сразу вспом­нил про тебя – хватай шанец за хвост. Готов?.. Начинаю: «ПУТИНА ВЛАСТИ»...  Не «паутина», «пу-тú-на»... в этом-то и штука. Да-да, в этом смысле: сезон отлова рыбы... Ну, «шапку» мы еще уточним; эта мне самому как-то не очень... Есть еще варианты, например, «КУРСКСИВ МОЙ»... А?.. Ну, ладно, это – потом. Диктую: «...Гибель «Курска» произошла в открытом море, но во все еще закрытом обществе, лишь слегка приоткрытом, как  устрица. В западне оказались и экипаж подлодки, и режим. И тому, и дру­гому не оказалось чем дышать. И тот, и другой утонули: экипаж – в море, ослепший от страха режим – во лжи. Он не смог состыковаться с народом, как спасатели – с подлодкой. То, что произошло с «Курском», лишь вершина айсберга, точнее – перископа. Сейчас уже не­важно, в чем непосредственная причина гибели «Курска» – во взрыве находящихся на его борту торпед, или в столкновении с мифическим «Летучим Голландцем». Мы стали свидетелями куда более мощного взрыва – взрыва народного негодования. Да, столкновение налицо, это – столкновение интересов нации и ее поводырей, истины и лжи, человеч­ности и бюрократизма. Торпеды «Курска» торпедировали доверие народа. Лимит доверия Кремлю исчерпан, как запасы кислорода в «Курске»! ...«Ко­локол» опущенный на дно Баренцева моря, был не спасательным, а погре­бальным. Его услышала вся Россия, услышал весь мир. Когда его услышал Президент, было уже поздно... В других странах, например, в Соединенных Штатах, президенты в подобной ситуации немедленно возвращаются в Бе­лый дом. Капитан обязан быть на мостике. Наш президент не сделал этого. С его ресниц не скатилось ни одной слезы…» ...Ну, как?.. Ай, да Рогов, ай, да молодец!.. Ладно, Рома, связь на время, прерываю - море дел... Кстати, слышал? – м о р е   д е л… – надо это тоже как-то обыграть... На завтра готовлю такую бомбу – «Санта Барбара» рядом не ночевала! В международном масштабе! Ну, ты услышишь... (выклю­чает телефон, записывает в  книжку) …. «Море дел»... (задумывается) «Баренцево море дел»... Нет... . «Море тел…» нет...

                                                      З а т е м н е н и е  .

«... Самыми чуткими оказались московские театры. Сегодня в них не отменят спектакли, но покажут только трагедии и мелодрамы. В театре на Малой Бронной - «Пианино в траве», в театре имени Вахтангова - «Левша», «У Никитских ворот» -  «Бедная Лиза»... Во всех театрах будет объявлена «минута молчания». По-разному отнеслись к сегодняшнему дню ночные клубы и казино...

…Освещается комната Кати; А л л а – в черном платье, в черном плат­ке – сидит неподвижно перед зеркалом...

                                                                                                               …В развлекательном центре «Gо1dеn Ра1асе» отменили эроти­ческое шоу, но казино будет работать. А в клубе «Манхэттен-Экспресс» эротическое шоу все равно состоится…

                                         ...В комнату входит Р о г о в...     

 …Правда, здесь объясняют, что начнется оно после полуночи, когда траурный день закончится…»

АЛЛА (все так же глядя на свое отражение в зеркале, Рогову). ...Вы знаете, Гена, я так подумала над тем, что вы мне говорили... Наверное, я стала циничной... С другой стороны, судя по всему, что они передают, Шуры уже нет, ему уже ничем не поможешь, а нам надо жить, как это ни жестоко звучит... «Груба жизнь»,  как говорит Нина Заречная... А я устала всю жизнь «ехать в Елец, в третьем классе, с мужиками...» Да, вы, наверное, все-таки правы... Я обязана думать о Кате. Какая бы я ни была ему жена, хорошая, нехорошая ли, верная, неверная ли, но я мать его дочери, и это накладывает, конечно, ответственность... И это мой долг перед Шурой... Да, и потом, я уверена, что он так бы решил, да, я думаю, что таким образом мы исполним его волю, ведь он меня любил  всегда, несмотря на то, что мы уже и не жили вместе, и стихи его пос­ледние мне посвящены, мне Катя говорила... Что ж деньгам пропадать-то, «глупо было бы», как вы говорите... В общем, делайте свой очерк, или что там вы хотели... Была плохой женой – что ж, постараюсь быть хоро­шей вдовой...

РОГОВ. Забудьте про «плохую жену». Вы были идеальной женой, образцо­вой!.. (С восторгом глядя на нее). …Алла! Я понимаю, что сей­час не время и не место, но вы – прекрасны, вам очень идет черное!.. (Встряхиваясь, себе) Так, Гена, соберись!.. (Снова Алле) Сегодня же я отправляю в Москву и в Берлин материал; у меня уже давно всё го­тово – я ждал только, когда вы дадите «добро»... Ваша задача: не слушать радио, не подходить к телефону, короче – избегать всех стрес­совых ситуаций; отдыхайте, займитесь собой, вы должны быть в форме: завтра утром – готовность номер один! Завтра в вашу кухню будет ло­миться весь мир!

АЛЛА (испуганно). Как – весь мир?..

РОГОВ. Все телекомпании мира! Нет, не все – ведущие! Завтра, в их присутствии вы мне даете интервью-эксклюзив. Сегодня вечером прове­дем маленькую репетицию, чтоб не сморозить лишнего. Все очень серь­езно, Алла: Катя, Татьяна Ивановна, это хорошо, но это только фон, основ­ная нагрузка – на вас! Это – ваш звездный момент, Алла, извините, может, слово не совсем удачное, но к черту нюансы, это – так. Итак – Первая часть – «РОМЕО И ДЖУЛЬЕТТА»: юность, встреча, влюбленность, сти­хи, красавец-курсант «с гитарой и шпагой поет под окном», и так да­лее. Вторая часть – «ПЕНЕЛОПА ИЗ СОВГАВАНИ»: походы, встречи, расставания, воспитание дочери, одиночество, пряжа, то есть роли, гастроли, ре­петиции…Тут хорошо бы что-нибудь, вроде: «...когда, играя Дездемону, я выбегала на берег, навстречу своему мавру, возвращаемуся с победой, я видела перед собой его, Шуру»... и так далее. Это необходимо, Алла. Часть третья... (задумываясь)...Что у нас в истории со вдовами... кто там из  известных?.. «Вдова Клико»... «Веселая вдова»… тьфу ты, гадость всякая лезет,  – это не вам, это мне надо за собой следить... Клитемнестра... нет, не то, ей дочь за папу голову отрубила... ладно, обойдемся без примеров, сами свое изваяем. Короче – сдержанно, с дос­тоинством, с высокой бесконечной печалью... Да что я, вам не надо объяснять... Вы можете думать обо мне, что угодно, я знаю, что все это звучит ужасно, но – что делать: пресса, телевидение, слава – вещь без­жалостная... Играют все, побеждают – большие актеры. Любителям – делать нечего. Вы – профессионал. Вперед! (Смотрит на Аллу. Удовлетво­ренно, себе) Так... (Вновь озабоченно) Теперь – Катя... (Выходит).

                                                               Кухня.

                             Л е ш а   крутит ручку настройки, транзистора.

«...Так получилось, что трагедия подводников разыгралась на фоне Архиерейского собора в первопрестольной. Жутковато при мысли, что эти погибшие моряки есть некая искупительная жертва вечерняя... »

                                         ...Входит, осматриваясь, Р о г о в...

«... На затонувшей лодке служили уроженцы Башкирии и Татарии, Дагестана и Бурятии. В мусульманских мечетях и буддистских монастырях также отпевают души принявших трагическую смерть. Там, в тесных отсеках, моряки не делили себя на правоверных и чужеверцев. Они были единой семьей. Будем же и мы достойны их памяти…»

          ...Не найдя здесь Кати, Рогов выходит…

    «...Эскадра затопленных субмарин пополнилась флагманом – атомным подводным ракетоносцем... »

 

                                                            Комната Аллы.

         Т а т ь я н а   И в а н о в н а, К у з ь м и ч . Стук в дверь. Входит Р о г о в.

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА (Кузьмичу). …Вы верите, что они действительно от­дадут деньги, которые обещают... всем родственникам?..

КУЗЬМИЧ (после паузы). Отдадут.

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. …Я не верю. Потому что такого еще не было...       

РОГОВ. Татьяна Ивановна, вот (показывает ей на лежащую на кровати газету), есть Российский фонд помощи, как раз для того, чтобы вам и дру­гим родственникам помочь, надо только напечатать в газете «Коммер­сантъ» ваш адрес и номер счета в банке. У вас есть номер счета? Хотите, я отошлю им?.. И деньги придут к вам...

ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. Да мне не нужны ничьи деньги. Мне мой сын нужен...

                                         Пауза. Рогов выходит из комнаты.

 

                                                                Кухня.

                            Л е ш а   читает газету.Вновь появляется Р о г о в.

ЛЕША (откладывая газету, Рогову). …И все-таки, журналист, тут что-то не так. Раз государство дает родственникам утопленных моряков та­кие деньги, значит, ему, государству, есть чего бояться, и есть что скры­вать. Может, оно боится, что родные будут подавать на них в суд, или  начнут выяснять сами, своими силами?.. А может, деньги эти вообще аме­риканские? А чё? Приехал же сюда главный начальник ЦРУ и деньги при­вез... Ну да, как же я раньше-то... (Осененный догадкой, прикладывает палец к губам, шепотом, Рогову) У них же скоро выборы, зачем же им шум-то. А мы ищем дружбы с ними, понял?.. Деньги взяли и – родственникам: нате, только молчите…

РОГОВ. …Ты Катю не видел?.. Послушай, Леша, у меня к тебе очень боль­шая просьба. Ты не мог бы завтра с утра... ну, пойти куда-нибудь... Я тебе дам, сколько тебе нужно...

ЛЕША. А чё, я тебе мешаю, что ли? Я никому не мешаю. Мы мирные люди, но наш бронепоезд... Могу пойти,  могу остаться.

РОГОВ. Понимаешь, Лешь, не обижайся, но завтра тут места живого не будет: завтра тут будет куча иностранцев с камерами и фотоаппарата­ми, и если ты тут начнешь выкладывать свои политические догадки...

ЛЕША. Двадцать.

РОГОВ. Что – двадцать? А-а! Понял. (Достает портмоне) Вот. Спасибо, брат. Ты меня спас.

ЛЕША. Нет. Долларов.

                                                 Рогов смотрит на него, не понимая.

 

...Ты-то их не за бесплатно сюда позвал? Я ж тебя знаю. Теперь-то ты уж своего не упустишь. Да мне чё, твои дела. Давай двадцать долларов и расходимся: кто поминать, кто продавать...

РОГОВ (усмехаясь). Бизнесменом, значит, стал? (Дает ему двадцать дол­ларов) .

ЛЕША. Я-то? Алкашом был, алкашом и помру.«Как без водки, на подлод­ке?..» (Идет к двери, открывает, на пороге оборачивается)... А ты – «кил­лер»! (Захлопывает за собой дверь).

                     Входят К а т я  и  Н а о м и, Рогов подозрительно на них смотрит.

РОГОВ (Наоми). Мы же договаривались: никаких интервью!..

НАОМИ (устало). Да какие интервью, Бог с вами, Гена. С ребенком надо кому-то быть рядом...

РОГОВ. Катя, я понимаю, чтό ты сейчас переживаешь... Но надо сделать еще одно усилие... Осталось недолго... Завтра тут будет много народа, телекамеры... Нужно, чтобы ты приготовилась, чтобы ты была рядом с мамой, поддержала ее... Что бы там ни было между вами – завтра вы должны быть одна семья... Ты, мама и бабушка. Так надо. Это надо для па­пы... Чтобы память о нем осталась. Я тебе буду задавать вопросы… Ты покажешь фотографии его, открытки – помнишь? – о которых ты мне рассказывала, прочтешь какие-то его стихи, покажешь вот этот стол на кухне, где вы любили с ним сидеть по вечерам и он тебе рассказывал о море... расскажешь, как ты его ревновала к этому морю, которое он так любил…

НАОМИ (прерывая). Гена, что вы несете? Оставьте бедную девочку в покое. Ее папа никогда не любил море...

РОГОВ (жёстко). Пожалуйста, не лезьте не в свое дело. Что любил Ка­тин папа, и чего он не любил – не вам мне рассказывать. (Себе, с доса­дой) Впустил шпионку на свою голову! Вообще, что здесь делают иност­ранцы? Кстати, отметка о регистрации у вас есть?..

НАОМИ. Не горячитесь, Гена. Не порите ерунды. Может быть,  как раз я и могла бы вам рассказать про Катиного папу…

РОГОВ. Очень интересно! Ну, расскажите, что вы уже выведали, вынюхали у «ребенка»? (Возмущенно) Хоть в этот-то день могли бы  оставить, дейс­твительно, ее в покое, не выжимать информацию любой ценой!

КАТЯ. Да что вы, она меня вообще ни о чем не спрашивала!

РОГОВ. Да? А что же она собирается мне рассказывать?

НАОМИ. Я многое могу вам рассказать, если хотите. Только, вам это вряд ли пригодится для вашего репортажа.

Входит  А л л а.

РОГОВ. Ну-ну! Давайте, расскажите мне что-нибудь, новенькое. (Снис­ходительно) Милая моя! Я восстановил по крупицам жизнь нашего капитана. Начиная от его рождения и кончая последними мгновениями. Здесь (стучит себя по голове), в этом компьютере, уже написана книга о нем – от заглавия и до последней строчки – о первом романтическом герое третьего тысячелетия. Что вы – инопланетянка! – можете мне рассказать?..

НАОМИ. Пожалуйста. Для вашего компьютера...

Катя и Алла смотрят на Наоми, ничего не понимая.

РОГОВ. Понял. Я догадался еще вчера, когда вы так яростно защищали нашего президента... Вы в самом деле шпионка. Только никакая не аме­риканская, а вы… вы... оттуда...

НАОМИ. Вам самому не стыдно? Я вчера не президента защищала, а пы­талась вам объяснить, что гибель подводной лодки – еще не повод, чтобы ругать страну, как, впрочем, не повод, чтобы и хвалить ее. Что это может произойти с любой другой страной. И происходит. Мне не понравилось, что вы говорили о вашей стране с презрением...

РОГОВ. ...Ради Бога! Только не политинформацию! Что вы мне хотели сообщить об отце Кати – капитане 2-го ран...

 НАОМИ (прерывая его) ...Когда я его встретила, он не был еще «2-го ранга». Он был 3-го. Он приехал в Москву, в Академию Генштаба. Они все там учатся, это им нужно для карьеры; только ему это – не для карьеры... Для него это был праздник. Он ходил... вернее, мы вместе ходили в театры, в консерваторию, по музеям... Он мне говорил, что для него это, как глоток воз­духа – время, пока он был со мной... Нет, не потому, что он был со мной, а потому, что он был в Москве, что был свободен, не совсем, но больше, чем у себя в Севастополе. На службе. Я сказала, что он не лю­бил море, да ведь вы (Алле и Кате, которые смотрят на нее, открыв рот) это знаете не хуже меня. Может, сначала, просто не любил. Но потом он уже его ненавидел!.. Он всю жизнь мечтал об одном – писать стихи и пе­реводить своих любимых поэтов на русский... Нет, не думайте, он меня не любил. Эго я его любила. А он... Я ему была нужна, необходима даже. Я ведь ему тоже была как еще один «глоток свободы». Потому что я была американка, а ему были категорически запрещены контакты с иностранцами. Я для него была, как побег  о т т у д а, где он был каж­дый день, много лет. Когда мы ходили куда-то в театр, или просто гуляли – он никогда не был в форме, а я всегда старалась меньше гово­рить, чтобы никто не понял, что я иностранка...  Господи, он же был та­лантливый, он мог столько сделать, он погубил всю свою жизнь с этим морем, с этими лодками, с этими секретами-запретами!.. Я предлагала ему помочь, в смысле, чтобы убежать т у д а  совсем, я бы все сдела­ла и мне ничего взамен от него не надо было, только, чтобы он освободился от всего этого, чтобы он был счастливым. Но он отказался. Нет, он хотел уехать, но он не мог. Потому что он не мог оставить трех женщин, которых он любил... У него есть стихотворение, которое начина­ется так:

                                                     «Опять стихи читаю всякой пьяни

                                                     Я о жене, о дочери, о маме…» –

Дальше я не помню, а кончается  –                                    

                                                    «... Когда я умер, грязною весной,

                                                    Три женщины стояли надо мной... »

                                                         П а у з а.

... Я когда поняла, что… что все кончено, что его уже нет, сразу полетела сюда... У меня был адрес. Я хотела видеть вас, кого он любил, о ком думал в последние минуты, я хотела быть рядом с вами...

                                                               П а у з а.

РОГОВ. ...Ну, с вами, ребята, просто руки опускаются... Горбатишься-горбатишься, строишь-строишь, а тут на тебе – изменник Родины какой-то... (Наоми) Ну, спасибо тебе, хорошо хоть сегодня рассказала, а не завтра, перед всеми этими телекамерами. Хороша была бы премьера... А что?.. (Задумывается). А может, развернуть всю ситуацию?.. Нет-нет (встряхивается), что я, мне герой нужен, вы понимаете, герой!.. Вот чувствовал – змею впустил!.. Ну, ладно, других героев у нас под рукой. нет – будем работать с тем, что есть. (Наоми) «Шпионку» беру назад, и за все остальное – пардон...

Бросает взгляд на Аллу и Катю – они сидят молча, задумавшись о чем-то своем...

(Наоми, негромко.) ...Ты ведь понимаешь: он не хотел «подставить» сво­их женщин, и ты не сделаешь, конечно, этого, будешь молчать, как рыба... (Вздрагивает) Б-р-р! Представил себе сейчас   р ы б у... (Выходит)

    Наоми, Катя и Алла остаются втроем на кухне. Радио, все это время хрипевшее тихо что-то неразборчивое, на уход Рогова реагирует неожиданно проснувшимся г о л о с о м  Е в т у ш е н к о:

                                                 «...Военные тайны на свете, не вечны.

                                                 Есть высшая тайна – душа человечья...

                                                 Бессмертье – для матери слово пустое.

                                                 Что сделать, над плещущим кладбищем стоя?

                                                 Неужто подлодкой на дно – вся страна,

                                                 И ей никогда не подняться со дна?.. »

                                                           З а т е м н е н и е .

                                         Высвечиваются  к о м м е н т а т о р ы:

    «... «ГАРДИАН» пишет: «...Странно, что западные правительства хранят молчание  по поводу того отчаянного положения, в котором ока­залась Россия. Да, Запад  оказывает России гуманитарную и экономи­ческую помощь, но никто не признает своей ответственности за соз­дание тех условий, которые потребовали осуществления этой помощи. Ни один из армии западных советников, толпой валивших в Россию, чтобы объяснить ей преимущества свободного рынка, не признал, что их действия способствовали созданию в России нынешней ситуации...»

 

 

   24. 08. 00.

Только что еще темная, плохоосвещенная, обшарпанная, с кусками обва­лившейся штукатурки на стенах, квартира – изменилась до неузнавае­мости. Все залито ярким светом. Повсюду стоят и висят фонари, прожек­торы, лампы всевозможных форм и размеров. Так же отовсюду торчат телекамеры. А л л а  и К а т я  растерянно сидят за круглым кухонным столом: это сейчас единственный – во всей квартире – свободный остро­вок, на который и направлены все эти прожекторы и телекамеры. Кухня –  и вся квартира – наполнена людьми, которые что-то пишут, куда-то звонят, отдают распоряжения, подтягивают какие-то провода, подправляют свет, подкрашивают стены на кухне... Слышна украинская, русская, немецкая, ан­глийская речь. Старая, протертая клеенка, которую мы привыкли видеть на кухонном столе, исчезла; вместо нее – красивая новая скатерть. В цент­ре стола – огромный расписанный блестящий самовар.

Из копошащейся вокруг стола массы людей возникает Р о г о в – энергичный, обаятельно-скорбный, в строгом пиджаке, в неожиданной ба­бочке. Он оценивающе оглядывает Аллу и Катю, одобрительно кивает и па­дает на стул рядом с ними. Тотчас   появляется  ж е н щ и н а – г р и м е р ш а   с расческой и напудренным тампоном в руках  – начинает суетиться вокруг Рогова, нанося «последние штрихи».

 

РОГОВ (Алле и Кате, подставляя лицо гримерше). ...Значит, так. Все решено. Когда все эти камеры схлынут, вы сразу собираетесь – и в Москву.

АЛЛА. Как – сразу?..

РОГОВ. Так – сразу. Вы же видите: здесь уже нельзя жить – все разваливается. Через несколько дней вам Президент  с а м  ключи от  московской квартиры вручит. А пока – поживете у меня.

АЛЛА. Но мы... Но ведь... Да как же мы все втроем у вас поместим­ся?.. Да и потом, мы вам мешать будем, Татьяне Ивановне нужен уход, отдельная комната...

РОГОВ. Татьяна Ивановна пока здесь останется. За ней Леша присмот­рит. Если что-то серьезное случится – ее поместят в лучшую больницу Киева. Я проконтролирую лично.

КАТЯ. Бабушка не может остаться одна!

РОГОВ. Не одна, а с Лешей. Катя, ты уже взрослый человек. Вам надо думать о вас, тебе и маме. Перед вами будущие, и это будущее – там. Бабуш­ка, к сожалению, вряд ли впишется в столицу. В ее возрасте это просто опасно – так резко менять... условия...

АЛЛА (Кате, неуверенно). Москва – Гена прав – это мегаполис, это культурный центр... Киев, что ни говори, это, все-таки, провинция... Да, я тоже не очень уверена, что бабушка... «впишется» в эту новую жизнь. В конце концов, если ты так хочешь, мы ее заберем потом к себе... И вообще – неизвестно, захочет ли она здесь или в Москве жить, может, она к себе в Шепетовку  вернётся...

КАТЯ. Никуда она не вернется! Я ее не отпущу, одну, туда! Она бу­дет жить здесь, и я – с ней! И с Лешей! И с Кузьмичем!.. А ты езжай в Москву, это у тебя там – будущее!

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС (громко). ...Бабушка!.. Где бабушка?!. Почему на пло­щадке до сих пор нет бабушки?..

КАТЯ. Бабушке нехорошо, ее не надо трогать...

РОГОВ. А когда ей было хорошо, в эти дни?.. Это нормально.    

ВЕДУЩАЯ (появляясь, с блокнотом в руках, категорически). ...Бабушка необходима. Нужна картинка. Три женщины, три поколения... (Заглядывает в блокнот, цитирует) «...Когда я умер, грязною весной, три женщины сто­яли надо мной...» (Останавливается, не понимая)... А почему – «весной»?.. Здесь что, ошибка? – сейчас же август у нас... (Задумывается на секун­ду) ... А что у нас еще есть из стихов?.. (Обращаясь куда-то, поверх голов)... Максим, у нас есть какие-нибудь стихи, которые можно дать фо­ном?..

ГОЛОС. Вознесенский есть, Кира Сергевна... (Кричит) Тихо!..

                         Все за­молкают. Звучит   г о л о с   В о з н е с е н с к о г о:

«... Страшный трафик

          накатил.

Вдовам не помогут

          травы.

Всюду черный негатив.

           Траур...

...Приводят ни на что не реагирующую Т а т ь я н у  И в а н о в н у, усаживают на стул.

                                                   …В плаче женщина забьется,                                                  

                                                   Видя, как плывет венок.

                                                   Жил старлейтом или боцманом,

                                                   Кто, сынок, тебя вернет?.. »

ВЕДУЩАЯ. Стоп, стоп!.. Нет, этот «черный негатив» не годится... (Вдруг, спохватившись, оглядывается)... А где капитан?.. (Рогову) Где капитан со Звездой?.. Он же должен на заднем плане сидеть?..

РОГОВ. Сейчас найду. (Протискиваясь в коридор, громко) Владимир Кузьмич!..

ВЕДУЩАЯ (вновь обращаясь к невидимому Максиму, громко). ... А что-ни­будь более общечеловеческое у нас есть?..

ГОЛОС. ...Общечеловеческое?.. Казакова, разве что...

Г о л о с  К а з а к о в о й (после пронзительного свиста быстро перематываемой пленки): 

                                                   «…и реакторы глушили,

                                                   От беды спасая нас.

                                                   Проклиная и стеная,

                                                   Боль назвав по именам,

                                                   Что, страна моя родная,

                                                   Что ты скажешь им и нам?!. »

 

ВЕДУЩАЯ. Оставляем Казакову!

Рогов приводит  В л а д и м и р а  К у з ь м и ч а   и усаживает его на «задний план»

ОПЕРАТОР. Бабушку надо бы подкрасить немножко...

ВЕДУЩАЯ (гримерше, показывая на бабушку) ...Быстро! Начинаем!

Последняя лихорадочная суета, голоса: «Все лишние – из кадра!»... «Камера!.. Мотор! ... Начали! »

ВЕДУЩАЯ (глядя в объектив). Добрый день. Прежде, чем передать слово Геннадию Рогову, который собрал нас сегодня здесь, мне хотелось бы предварить его репортаж небольшим отступлением... События последних дней еще раз показали, что именно мы, средства массовой информации, сыграли решающую роль в изменении отношения военных и власти к тому, как и о чем информировать общество в случае катастрофы. 

Я не буду сейчас говорить о всех запугиваниях в адрес СМИ, обо всем, что нам пришлось пережить в последнее время, я только подчеркну, что СМИ вновь показали, что пресса и телевидение – это тоже власть, хотя и четвертая. Именно СМИ – и в том числе пронзительный, негодующий голос Геннадия Рогова – заставили Президента прервать отдых в теплом Сочи и вернуться в Москву, а потом отправиться на встречу с родственниками погибших моряков в Видяево. Именно СМИ, обвиняя военных в том, что они что-то скрывают, чего-то недоговаривают – и здесь так же, среди других материалов, сделали свое дело страстные репортажи Геннадия Рогова, – заставили их стать более открытыми и откровенными, хотя и не до конца. И именно дружный напор газет, радио и телевидения заставил наших адмиралов и генералов обратиться за помощью к норвежцам и англичанам. К сожалению, мы не всесильны, и помощь оказалась запозда­лой...

... Ну, а сейчас, я приглашаю вас посетить вместе с нами, одну маленькую квартиру, которая находится очень далеко от Баренцева моря и от всего того, что мы привыкли видеть на наших экранах в последние дни... Я с  волнением передаю слово своему коллеге, одному из тех, кто все эти дни и ночи вел свою  бессменную вахту; одному из тех, кто сделал и делает все, чтобы Память о трагически ушедших героях не умерла, чтобы мы смог­ли увидеть и осознать – каких сыновей теряет наша Родина... И еще. Ис­тория любви, которую вам предстоит сейчас увидеть и услышать, равна, на мой взгляд, – по своей силе, по своей наполненности, по масштабу, наконец, – древнегреческим трагедиям, или пьесам Шекспира... Вглядитесь же внимательней в лица этих трех русских женщин, живущих в этой малень­кой коммунальной квартире, далеко от Баренцева моря...

...Задержавшись на женщинах, сидящих за столом, камеры наезжа­ют на Рогова...

РОГОВ.  …Мальчик мечтал о море...

...Неожиданно, – как будто выключили звук – мы никого и ничего не слышим, – сцена погружается в темноту, остается только луч света, нап­равленный на Аллу, которая смотрит напряженно в одну точку, как будто что-то там увидела... Там, куда она смотрит, вдруг тоже появляется пят­но света, в котором мы видим темный – как в театре теней – силуэт ле­жащего на диване – нога на ногу – мужчины с гитарой в руках. Мы слы­шим  гитару  и    г о л о с:

                                     ... Я на острове, я на острове,

                                                      Материк – позади,

                                             Что-то острое, очень острое

                                                      Закололо в груди...

                                             Дождик капает, дождик капает,

                                             И буксует в грязи колесо...

                                             Меня органы здесь не сцапают, -

                                             Здесь не знают меня в лицо...

                        …Силуэт исчезает, – возвращается свет в квартире...

РОГОВ. …«Сейчас отбываю вахту на корабле, сутки через трое, – пи­шет вчерашний курсант любимой. – Если бы ты знала, как я горжусь тем, что стал настоящим моряком, что «служу  на подводной лодке!..»

                ... И вновь квартира уплывает, вновь – с и л у э т  с гитарой в руках...

                                             ... Моя ласточка, моя милка,

                                             Потеряла давно меня;

                                             Опущу письмецо в бутылку,

                                             Брошу в Тихий ее акиян.

                                             Выйдешь поутру искупаться –

                                             Глядь – бутылка из-под вина,

                                             Ты прочтешь письмо и расплачешься,

                                             И поймешь, где мой кардинат...

                             ... Вновь возвращается квартира  и  г о л о с   Р о г о в а...

РОГОВ. ...Молодая, красивая, она часто стояла на берегу, вглядываясь в свинцовую даль: не покажется ли возвращающийся из похода караван подводных лодок, на одной из которых служил ее муж, молодой лейтенант, и когда он, наконец, действительно возвращался, она бежала к нему навстречу, забыв месяцы ожидания, состоящие из сотен одиноких ночей, заполненных стихами, Шекспиром и им – её Одиссеем… «Пенелопа из Совгавани» – так её называли на Дальнем Востоке, и весь Тихоокеанский флот был освещён пламенем этой любви…

Снова голос Рогова обрывается, снова всё погружается в темноту. Мы видим только Аллу: глаза закрыты, слёзы катятся по лицу…

ГОЛОС  РОГОВА. …Алла Ивановна!.. Вы меня слышите?..

ГОЛОС  КАТИ. …Мама, что с тобой?..

   Свет возвращается. Все смотрят на Аллу.

АЛЛА. Да-да… Всё было именно так… я любила, я ждала… я репетировала Дездемону… Да, весь Тихоокеанский флот… называл меня Пенелопой… (Замолкает внезапно, как бы прислушиваясь к себе; поднимая глаза на камеру.) …Господи, да что же это я говорю?!.

      Смотрит туда, где только что был силуэт…

(Обращаясь к кому-то невидимому). …Я же тебя совершенно не знала… Наоми тебя действительно знала и любила, а не я… Господи, да если бы я тебя  у с л ы ш а л а  хоть  раз, если б я поняла раньше, тогда,  к а к  ты меня любишь – за что, Шура?.. – да я бы…(Плачет. Вдруг, громко.) …Шура!.. Не оставляй меня сейчас, выживи как-нибудь, я не знаю, чудо, Господи, какое-нибудь пошли, чтобы он выжил… (С внезапной надеждой,ко всем) А вдруг там ещё один – последний – пузырь воздушный остался, и он в нём сидит?!. Он должен жить, я должна ему это сказать, он должен услышать меня!. 

                                                                     П а у з а .

(Рогову, вытирая слёзы). …Да-да… Я помню, что должна быть сдержанной и с достоинством… Только где ж его взять, это достоинство?  (Неожиданно успокоившись, ведущей). Скажите, меня сейчас все видят?..  Весь мир?.. Это хорошо. Это очень хорошо. Я должна это сказать всему миру. (Смотрит в камеру. После паузы.) Любите друг друга. Вслушивайтесь друг в друга, всматривайтесь, не отпускайте от себя тех, кто вас любит, не делайте им больно, говорите им самые добрые, самые ласковые слова – сейчас, сегодня, потому что  з а в т р а  может уже и не быть, и будете вы потом кричать эти самые слова, да поздно – их никто уже не услышит…

  П а у з а .

     Сцена погружается в темноту – в луче света остаются только Алла, которая вновь смотрит туда, где дважды возникала невидимая никому тень; и вдруг – там опять появляется пятно света, и в нём -  м у ж ч и н а   лет сорока, в форме морского офицера…

         Какое-то время они – Алла и офицер  – смотрят, молча, друг на друга, затем свет с них уходит…

     …вновь освещается сцена, но теперь это – огромный экран, на котором – во всю его ширину – перекатывает волны бесконечный  О к е а н…

                      Слышится та же  г и т а р а, и тот же   г о л о с  поёт:

                                               Нá берег – раковиной – со дна моря я

                                                                 Брошен волною.

                                               Что со мной станется? – всё здесь иное,

                                                                 Время иное.

                                               Белая длинная берега линия –

                                                                 Пусто, нелепо.

                                               Берега линия с тенью орлиною,

                                                                 Серое небо…         

                                               Но тосковать и печалиться надо ли,

                                                                 Стоит ли, брат мой? –

                                               Все мы случайно здесь, все мы не надолго –

                                                                 Скоро обратно…

                                               Между приливами краткая пауза –

                                                                 Время отлива…

                                               Катятся волны, играются с парусом

                                                                 Неторопливо…

                                               Там и моя волна – вот её южные

                                                                 Ветры рисуют…

                                               Только обидно, что тайну-жемчужину

                                                                 В глубь унесу я…

 

 

 

 

                                                             З  а  н  а  в  е  с .

 

 

1 марта – 30 ноября 2001 г.                       

Париж.

 

 

 

 

 

    YOURI YOURTCHENKO

 

 

::Наверх::